Александр Степанович Грин. Имение Хонса


     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
     OCR & : Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


I


     В  конце июля  я  получил несколько настойчивых писем от  старого друга
Хонса,  приглашавших меня то в  вежливой,  то в  добродушно-бранчливой форме
посетить недавно приобретенное им имение.  Как раз в  это время я приводил в
порядок запутанные благодаря долгому отсутствию отношения мои  с  некоторыми
крупными редакциями и  был по горло занят работой.  Последнее письмо Хонса я
долго держал в руках;  текст его носил отпечаток болезненного возбуждения и,
не скрою, сильно задел мое природное любопытство.
     "Проклятье городу!  -  писал Хонс своим прыгающим тесным почерком.  - Я
счастлив только теперь;  кругом свет.  Относительно города:  имей  он  форму
стула,  я  с удовольствием сломал бы его вдребезги.  Ты должен приехать.  Ты
будешь поражен. Я открыл истину спасения мира".
     Далее следовал ряд обычных пожеланий и вопросов. "Истина спасения мира"
заставила меня громко расхохотаться. Конечно, это был ряд веселых, пикантных
развлечений, на которые чудаковатый Хонс был мастер всегда.
     В раздумьи я подошел к зеркалу.  Сидячая жизнь в течение последних трех
месяцев сильно изменила мою наружность:  исчезла здоровая полнота, результат
пребывания  на  берегах  океана,   слинял  загар,  взгляд  стал  рассеянным,
беспокойным,  лицо осунулось.  В деревне у Хонса, должно быть, действительно
хорошо.  В  конце  концов,  какая-нибудь  неделя отдыха могла  только помочь
впоследствии в  успешном  конце  работы.  Я  позвонил  и  приказал горничной
собрать чемодан.


II


     Описывать,  как я  приехал на  вокзал,  спал в  душном вагоне,  положив
голову на  плечо  уснувшей толстой молочницы,  и  как  благополучно прибыл к
назначенному месту, - считаю совершенно излишним. Потрясающая сущность этого
рассказа начинается с того момента, когда я увидел Хонса.
     Дело  было вечером.  Сумеречные краски зари сияли тихим благословением,
пахло  полевыми  цветами,   росой  и  необыкновенно  вкусным,   густым,  как
смородинное пиво, деревенским воздухом. Хонс стоял у ворот, широко расставив
руки. Он сильно изменился. В степенном, величественном господине трудно было
узнать  прежнего  Хонса,   завсегдатая  маленьких  кабачков  и  тех  веселых
городских мест, откуда можно уйти с распоротым животом.
     - Я счастлив,  -  сказал он, обнимая меня, когда я соскочил с лошади, и
несколько смущенный торжественностью его голоса,  пытался весело засмеяться.
- Пойдем  же;  Гриль,  уберите лошадь  и  всыпьте ей  двойную порцию ячменя.
Конечно,  ты  удивлен тем,  что я  разбогател,  не так ли?  Это поучительная
история.
     В Хонсе резко вспыхнула новая для меня черта:  он казался подавленным и
удрученным,  что  совершенно  и  неприятно  дисгармонировало с  его  полной,
цветущей  внешностью,   великолепной  бородой  и   кротким,   проницательным
взглядом.  Костюм  его  был  оригинален:  совершенно  белый,  он  производил
впечатление,  как  будто на  Хонса вытряхнули мешок муки.  Шляпа,  галстук и
сапоги были тоже белые.
     Мы шли через обширный красивый сад,  и,  пока Хонс с неестественной для
него суетливостью,  сбиваясь и путаясь, рассказывал мне действительно слегка
подозрительную историю  своего  обогащения  (перепродал  чьи-то  паи),  я  с
любопытством осматривался.  Чрезвычайно нежные, поэтические тона царствовали
вокруг.  Бледно-зеленые  газоны,  окруженные светло-желтыми лентами дорожек,
примыкали к плоским цветущим клумбам,  сплошь засаженным каждая каким-нибудь
одним видом.  Преобладали левкои и  розовая гвоздика;  их  узорные,  светлые
ковры  тянулись  вокруг  нас,  заканчиваясь  у  высокой,  хорошо  выбеленной
каменной ограды  маленькими полями  нарциссов.  Своеобразный подбор растений
дышал свежестью и  невинностью.  Не  было ни  одного дерева,  нежно цветущая
земля без малейшего темного пятнышка производила восхитительное впечатление.
     - Что ты скажешь?  -  пробормотал Хонс, заметив мое внимание. - Заметь,
что здесь нет ничего темного, так же, как и в моем доме.
     - Темного?  - спросил я. - Судя по твоим сапогам. Но все-таки, конечно,
у тебя есть в доме чернила.
     - Цветные, - горделиво произнес Хонс. - Преимущественно бледно-лиловые.
Это моя система возрождения человечества.
     Моя недоверчивая улыбка пришпорила Хонса. Он сказал:
     - Мы войдем... и ты узнаешь... я объясню...


III


     Наш разговор оборвался,  потому что мы  подошли к  большому,  каменному
белому дому. Хонс открыл дверь и, пропуская меня, сказал:
     - Я пойду сзади, чтобы ничем не нарушать твоего внимания.
     Недоумевающий,    слегка   растерянный,   я   поднялся   по   лестнице.
Действительно,  все было светлое.  Потолки, стены, ковры, оконные рамы - все
поражало  однообразием  бледных  красок,  напоминавших больничные  палаты  в
солнечный день.
     - Иди  дальше,  -  сказал Хонс,  когда  я  остановился у  двери  первой
комнаты.
     Невольно я  обернулся.  В двух шагах от моей спины стоял Хонс и смотрел
на меня пристальным взглядом,  от которого,  не знаю почему,  стало жутко. В
тот же момент он взял меня под руку.
     - Смотри, - сказал Хонс, показывая отделку залы, - необычайная гармония
света. Не к чему придраться, а?
     Необычайная гармония?  Я сомнительно покачал головой.  Мне,  по крайней
мере,  она не нравилась.  Смертельная бледность мебели и  обоев казалась мне
эстетическим недомыслием. Я тотчас высказал Хонсу свои соображения по поводу
этого. Он снисходительно усмехнулся.
     - Знаешь,  -  произнес он,  -  пока подают есть,  пойдем в кабинет, и я
изложу тебе там свои убеждения.
     По  светлому паркету,  через бело-розовый коридор мы  прошли в  голубой
кабинет Хонса.  Из любопытства я  сунул палец в  чернильницу,  и  палец стал
бледно-лиловым. Хонс рассмеялся. Мы уселись.
     - Видишь ли,  -  сказал Хонс,  бегая глазами, - порочность человечества
зависит безусловно от цвета и окраски окружающих нас вещей.
     - Это твое мнение, - вставил я.
     - Да,  -  торжественно продолжал Хонс,  -  темные цвета  вносят уныние,
подозрительность  и  кровожадность.  Светлые  -  умиротворяют.  Благотворное
влияние  светлых  тонов  неопровержимо.  На  этом  я  построил свою  теорию,
тщательно изгоняя из своего обихода все,  что напоминает мрак. Сущность моей
теории такова:
     1) Люди должны ходить в светлых одеждах.
     2) Жить в светлых помещениях.
     3) Смотреть только на все светлое.
     4) Убить ночь.
     - Послушай! - сказал я. - Как же убить ночь?
     - Освещением,  - возразил Хонс. - У меня по крайней мере всю ночь горит
электричество.  Так  вот:  из  поколения  в  поколение взор  человека  будет
встречать одни  нежные,  светлые краски,  и,  естественно,  что  души начнут
смягчаться. Пойдем ужинать. Завтра я расскажу тебе о всех моих удачах в этом
направлении.


IV


     В  столовой палевого оттенка мы  сели за  стол.  Прислуживал нам лакей,
одетый,  как и сам Хонс,  во все белое. За ужином Хонс ел мало, но тщательно
угощал меня прекрасными деревенскими кушаньями.
     - Хонс, - сказал я, - а ты... ты чувствуешь возрождение?
     - Безусловно. - Глаза его стали унылыми. - Я чувствую себя чистым душой
и телом. Во мне свет.
     Я выпил стакан вина.
     - Хонс, - сказал я, - мне чертовски хочется спать.
     - Пойдем.
     Хонс  поднялся,   я  следовал  за  ним;   конечно,  он  привел  меня  в
светло-сиреневую комнату;  я пожелал ему доброй ночи. Кротко мерцая глазами,
Хонс вышел и тихо притворил дверь.
     Засыпая, я громко хихикал в одеяло.
     Затем наступили совершенно невероятные события.  Какой-то  шум разбудил
меня.  Я  сел на  кровати,  протирая глаза.  Издали доносился топот,  крики,
металлическое бряцание.  Первой моей  мыслью было  то,  что  в  доме  пожар.
Полуодетый я выбежал в коридор, пробежал ряд ярко-освещенных, бледно-цветных
комнат,  в  направлении,  откуда  слышался  шум,  открыл  какую-то  дверь  и
превратился в соляной столб...
     Мертвецки пьяный,  в  одном  нижнем  белье,  Хонс  сидел  на  коленях у
полуголой  женщины.   На   полу  валялись  бутылки,   еще  две  красавицы  с
растрепанными волосами орали  во  все  горло непристойные песни,  размахивая
руками и  изредка хлопая Хонса по  его маленькой лысине.  На подоконнике три
оборванца с лицами преступных кретинов изображали оркестр. Один дул что есть
мочи в  железную трубку от  холодильника,  другой бил кулаком в  медный таз,
третий,  схватив крышку от котла, пытался сломать ее каминной кочергой. Хонс
пел:
                И-трах-тах-тах,
                И-трах-тах-тах,
                У-ы, у-ы, у-ы.
     При моем появлении произошло замешательство. Кретины бежали через окно,
прыгая,  как  обезьяны,  в  кусты.  Взбешенный Хонс,  схватив  кухонный нож,
бросился на  меня,  я  быстро  захлопнул дверь  и  повернул ключ.  Тогда  за
запертой дверью поднялся невероятный содом.
     Поспешно удалившись,  я стал обдумывать меры,  могущие успокоить Хонса.
Конечно,  прежде всего следовало уничтожить следы Гоморры, но Хонс был в той
комнате, с ножом, следовательно...
     Постояв с минуту,  я прошел к себе,  взял револьвер и снова подкрался к
двери.  К  моему удивлению,  наступила тишина.  Употребив две минуты на  то,
чтобы вытащить ключ,  не брякнув им,  я  успешно выполнил это и  посмотрел в
скважину.
     Хонс,  сраженный вином,  лежал на полу и,  по-видимому, спал. Женщин не
было,  вероятно,  они,  так же как и кретины,  удалились через окно. Тогда я
вложил ключ, открыл дверь и, осторожно, чтобы не разбудить Хонса, привел все
в порядок, выкинув за окно бутылки и музыкальные инструменты.
     Затем я легонько встряхнул Хонса. Он не пошевелился. Я удвоил усилия.
     - Ну, что? - слабо простонал Хонс, приподымаясь на локте.
     Я  взял  его  под  мышки  и  поставил на  ноги.  Он  стоял против меня,
покачиваясь, с опухшим, бледным лицом.
     - Ты...  -  начал я, но вдруг свирепая, сумасшедшая ярость исказила его
черты: я был свидетелем.
     С находчивостью,  свойственной многим в подобных же положениях, я мягко
улыбнулся и положил руку на его плечо.
     - Тебе  приснилось,   -   кротко  сказал  я.  -  Галлюцинация.  Вспомни
преподобных отцов.
     - Что приснилось? - подозрительно спросил он.
     - Не знаю, что-то, должно быть, страшное.
     Он  с  сомнением  осматривал  меня.   Я  сделал  невинное  лицо.   Хонс
осмотрелся.  Порядок в  комнате,  видимо,  поразил его.  Еще мгновение,  еще
ласковая гримаса с моей стороны, и он уверовал в мое неведение.
     - Что   же   такое  страшное  могло  мне  присниться?   -   с   наивной
доверчивостью,  свойственной многим сумасшедшим, сказал он. - С тех пор, как
я живу здесь, сны мои светлы и приятны.
     Он громко и стыдливо захохотал, в полной уверенности, что обманул меня.
Тогда я вздохнул свободно.


ПРИМЕЧАНИЯ


     Имение Хонса.  Впервые -  журнал "Весь мир",  1910,  Э 8. Под заглавием
"Море блаженства" - журнал "Вершины", 1915, Э 31-32.
                                                                    Ю.Киркин