Александр Степанович Грин. Воздушный корабль


     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 1. - М.: Правда, 1980
     OCR & : Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------
     Маленькое  общество  сидело  в  сумеречном  углу  на  креслах  и пуфах.
Разговаривать  не  хотелось.  Великий  организатор  -  скука - собрала шесть
разных  людей,  утомленных жизнью, опротивевших самим себе, взвинченных кофе
и спиртными напитками, непредприимчивых и ленивых.
     Степанов  томился  около  пяти  часов в этой компании; нервничал, бегло
думал  о  сотне  самых  разнообразных  вещей,  вставлял замечания, смотрел в
глаза  женщин  отыскивающим,  откровенным взглядом и нехотя вспоминал о том,
что  скоро  он, как и все, уйдет отсюда, неудовлетворенный и вялый, с жгучей
потребностью   возбуждения,   шума,   продолжения  какого-то  неначавшегося,
вечного  праздника. Нервы томительно напряглись, в ушах звенело, и временами
яркая,  тяжелая роскошь старинной залы казалась отчетливым до болезненности,
тревожным и красочным полусном.
     Когда  закрыли  буфет  и Степанов, с тремя женщинами и двумя мужчинами,
вошел   сюда,   чувство   досадного  недоумения  поднялось  в  нем  ленивым,
издевающимся  вопросом  "зачем?". Зачем нужна ему эта ночная, воспламеняющая
желания  сутолока?  Каждый  занят  собой и ищет в другом только покладистого
компаньона,  предмет  развлечения, работу глаз и ушей. Не уйти ли? Чего ждет
он и все эти люди, спаянные бессонной, тоскливой скукой?
     Степанов   подошел  к  беллетристу,  молча  посмотрел  в  его  тусклые,
лишенные всякого выражения, глаза и тихо спросил:
     - Что же теперь делать?
     Беллетрист прищурился и, скромно улыбаясь, сказал:
     - Да  ничего.  Поскучаем.  Этот  момент красив. Разве вы не чувствуете?
Красива  эта  холодная  скука,  - красива зала, красивы женщины. Чего же еще
вам?
     Лицо  его  приняло выражение обычного довольства всем, что он говорит и
делает.  Степанов  хотел  сказать,  что  этого мало, что этот красивый дом и
женщины - не его, но, подумав, сел в кресло и приготовился слушать.
     В  холодную  тишину  зала ударились звонкие, мягко повторяемые аккорды.
Играла  Лидия Зауэр, томная блондинка, с холодным взглядом, резким голосом и
удивительно нежным, особенно в свете ламп, цветом волос.
     Лицо   ее,   освещенное   сверху   вниз  бронзовым  канделябром,  мерно
колебалось  в  такт  музыке, совсем спокойное и чужое звукам рояля. Степанов
закрыл  глаза,  долго  вслушивался  и,  уловив,  наконец,  мелодию, перестал
думать.  Музыка  волновала  его,  оставляя  одно  общее впечатление близости
невозможной,   плененной   ласки,   случайного  обещания,  нежной  злости  к
невидимому,  но  прекрасному  существу.  Открыв  глаза,  Степанов понял, что
Зауэр перестала играть.
     - Когда  музыка  прекращается,  -  сказал  он,  присаживаясь  поближе к
черноволосой курсистке, - мне кажется, что все ушли и я остался один.
     - Да,  -  рассеянно согласилась девушка, как-то одновременно улыбаясь и
Степанову  и беллетристу, сидевшему с другой стороны. Весь вечер она заметно
кокетничала  с  обоими,  и  эта  бесцельная  игра женщины ревниво раздражала
Степанова.  Временами  ему  хотелось  грубо  подойти к ней и прямо спросить:
"Чего  ты  хочешь?" Но вопрос гаснул, напряженное равнодушие сменяло остроту
мысли, и снова продолжалась игра глаз, взглядов, улыбок и фраз.
     Когда   Зауэр,  поднявшись  из-за  рояля,  подошла  к  кучке  умолкших,
потускневших  от  бессонной  ночи  людей,  всем  показалось,  что она скажет
что-то,  засмеется или предложит идти домой. Но женщина села молча, медленно
улыбаясь глазами, и замерла. Молчание становилось тягостным.
     - Чего  все  ждут?  -  уронила  маленькая  артистка,  сидевшая  рядом с
Лидией.  -  Клуб  закрывается...  ехать  сегодня, по-видимому, некуда. А все
ждут чего-то. Чего, а?
     - Ждут,  что  женщины начнут целовать мужчин и признаются им в любви, -
засмеялся  студент.  -  Мы  слабы  и  нерешительны. Женщины! Освободитесь от
предрассудков!
     Масляная,  осторожная  улыбка  приподняла его верхнюю губу, обнажив ряд
белых  зубов.  Никто  не  засмеялся. Артистка, размышляя о чем-то, поправила
волосы,  Лидия  Зауэр  механически  посмотрела на говорившего, и ее розовое,
холодное лицо стало совсем чужим. Студент продолжал:
     - Здесь   почти   темно,   настроение  падает,  и  я  предлагаю  зажечь
электричество. Зажгите, господа, электричество!
     - Никакое   электричество  не  поможет  вам  увидеть  себя,  -  съязвил
Степанов, делая мистическое лицо.
     Студент,  вспомнив  свою  некрасивую, отталкивающую наружность, понял и
отпарировал:
     - Да здравствует общество трезвости!
     От  шутки,  фальшиво  брошенной в унылую тишину душ, стало еще скучнее.
Три  женских  лица,  слабо  озаренные  упавшими  через тусклый паркет лучами
зажженного  канделябра,  три  разных  - как разные цветы - лица, настойчиво,
безмолвно   требовали   тонкого   сверкающего   разговора,   непринужденного
остроумия,  изысканности  и  силы  удачно  сказанных,  уверенно верным тоном
звучащих фраз.
     Но  мужчины,  сидевшие  с  ними,  бессильно стыли в мертвенном ожидании
чего-то,  не  зависящего  от  их  усилий  и  воли, что властно стало бы в их
сердцах  и сделало их - не ими, а новыми, с ясной, кипучей кровью, дерзостью
мгновенных  желаний  и  звонким  словом,  выходящим  легко, как утренний пар
полей.  Утомленные  и оцепеневшие в раздражающей, бесплодной смене все новых
и  новых  впечатлений,  они  сидели,  перебрасываясь  редкими фразами, тайно
обнажающими ленивый сон мысли, усталость и отчужденность.
     Беллетрист, помолчав минут пять, пробасил:
     - В  данный  момент  где-нибудь на другой половине земного шара начался
день.  Тропическое  солнце  стоит  в  зените  и льет кипящую, золотую смолу.
Пальмы, араукарии, бананы... а здесь...
     - А  здесь?  -  Артистка  перевела  свои сосредоточенно-кроткие глаза с
кончиков туфель на беллетриста. - Продолжайте, вы так хорошо начали...
     - M-м...   здесь...  -  Беллетрист  запнулся.  -  Здесь  -  мы  -  люди
полуночной  страны  и  полуночных  переживаний.  Люди  реальных снов, грез и
мифов.  Меня  интересует,  собственно  говоря,  контраст.  То,  что  здесь -
стремление,  т.е.  краски, стихийная сила жизни, бред знойной страсти - там,
под  волшебным  кругом  экватора,  и  есть  сама  жизнь, действительность...
Наоборот   -   желания  тех  смуглых  людей  юга  -  наша  смерть,  духовное
уничтожение и, может быть, - скотство.
     - Позвольте,  -  сказал  Степанов,  - конечно, интеллект их ленив... но
разве  вы  ни  в  грош  не ставите органическую цельность здоровой психики и
красоту примитива?
     - "Двадцать  во-о-семь!"  -  донесся  из  угловой  залы голос крупье, и
тотчас  же  кто-то,  поперхнувшись  от  жадности,  крикнул  глухим  вздохом:
"Довольно!"
     - Да!   -   ненатурально  взвинчиваясь,  продолжал  беллетрист,  -  мы,
северяне,  люди крыльев, крылатых слов и порывов, крылатого мозга и крылатых
сердец.   Мы   -   прообраз   грядущего.   Мы   бесконечно   сильны,  сильны
сверхъестественной  чуткостью  наших  организаций,  творческим, коллективным
пожаром целой страны...
     Степанов  смотрел  на  студента  и  беллетриста  и  точно теперь только
увидел  их  впалые  лбы,  неврастенически  сдавленные  виски,  испитые лица,
провалившиеся  глаза и редкие волосы. Курсистка Антонова пристально смотрела
на   беллетриста,  женским  чутьем  угадывая  льстящее  ей  желание  мужчины
понравиться  недурной  женщине.  Артистка  невинно переводила глаза с одного
лица  на  другое,  делая  вид,  что  все  ей  понятно  и  что  сама она тоже
принадлежит к крылатой северной породе людей.
     И  все  остальные,  сознавая  насильно,  чужими  словами проникшую в их
голову  мысль  о  величии  и  ценности человека, задерживались на ней гордым
утверждением,  выраженным  в  коротком,  слепом звуке "я", безотчетно думая,
что  только их жизнь таит в себе лучи будущих озарений, силы и мощи. Об этом
говорили  самодовольно  застывшие  взгляды  и  упрямо  чуть-чуть  склоненные
головы. И холодно, странно, чуждо светилось между ними лицо Лидии Зауэр.
     Беллетрист,   поверив   в   свою   искренность,  говорил  еще  много  и
раздраженно  о  людях,  потом  незаметно  перешел  на  себя  и  окончательно
заинтересовал  курсистку  Антонову. Страстно, всю жизнь лелеемая ложь о себе
давалась  ему легко. Все слушали. И каждому хотелось так же сказочно, похоже
на правду, рассказать о себе.
     Потом  беллетрист смолк, закурил папиросу, рассчитанно задумался и стал
смотреть  невидящим взглядом на бронзовый узор двери. Прошла минута, и вдруг
отчетливый, грудной женский голос пропел мягким речитативом:
                По синим волнам океана,
                Чуть звезды блеснут в небесах,
                Корабль одинокий несется,
                Несется на всех парусах.
                Не гнутся высокие мачты,
                На них паруса не шумят...
     - Лидия,  -  сказал  Степанов,  когда женщина осторожно остановилась. -
Прекрасно! Дальше, дальше! Мы ждем!
     - Это  не моя музыка, - сказала Зауэр, и ее маленькие, розовые уши чуть
покраснели, - но я буду дальше... если не скучно...
     - Браво,  браво,  браво!  -  зачастил,  словно залаял студент. - Ну же,
дорогая Лидия, не мучьте!
     Розовое,  холодное  лицо  вдумчиво  напряглось,  и  снова в томительной
тишине зала, усиливаясь и звеня, поплыло великое о великом:
                ...Но спят усачи-гренадеры -
                В равнине, где Эльба шумит,
                Под снегом холодной России,
                Под знойным песком пирамид.
     Тяжелый   холод   чужой  хлынувшей  силы  сдавил  грудь  Степанова.  Он
неподвижно  сидел  и  думал,  как  мало нужно для того, чтобы серая фигура в
исторической  треуголке, с руками, скрещенными на груди, и пристальным огнем
глаз  ожила  в  столетней  пропасти  времени...  две-три строки, музыкальная
фраза...
                И маршалы зова не слышат:
                Иные погибли в бою,
                Иные ему изменили
                И продали шпагу свою.
     Голос   Лидии   вздрагивал   почти  незаметным,  нежным  волнением,  но
опущенные  ресницы  скрывали  взгляд,  и  Степанову  хотелось  сказать:  "Не
мучьте! Бросьте страшное издевательство!"
     Через  мгновение  он  увлекся  и, зараженный сам стихийной, трагической
жизнью  царственно  погибшего  человека,  почувствовал, как защекотала горло
невысказанная,   умиленная   благодарность  живого  к  мертвому;  смешное  и
трогательное  волнение гуся, когда из-за досок птичника слышит он падающее с
высоты   курлыканье   перелетных   бродяг,   бежит,  хромая,  и  валится  на
распластанные, ожиревшие крылья в осеннюю, больную траву.
                Стоит он и тяжко вздыхает,
                Пока озарится восток,
                И падают горькие слезы
                Из глаз на холодный песок...
     И,  по мере того, как стихотворение подходило к концу, лица становились
натянутыми,   упрямыми,   притворно   скучающими.   А  Лидия  Зауэр  думала,
по-видимому,  не  о них и не о том, в чьем образе неразрывно сплетено золото
императорских  орлов  с  грозной  музыкой  Марсельезы.  Глаза  ее оставались
покойными,  слегка  влажными  и  холодными: человека стихийной силы здесь не
было.  Но в голосе ее так же, как в своей душе, Степанов чувствовал незримые
руки  мольбы,  протянутые  к  плоской  равнине  жизни  и  к вечно витающему,
вспыхивая редкими воплощениями, призраку человека.
     Розовое  лицо  смолкло;  тонкие,  неторопливые  пальцы стали поправлять
волосы  -  обычное  движение женщины, думающей о мыслях других людей. Кто-то
встал, зажег электричество и сел на прежнее место.
     Но  лучше  бы  он  не  делал  этого,  потому  что  в безжалостном свете
раскаленной  проволоки еще жалче и бессильнее было его лицо маленькой твари,
сожженной бесплодной мечтой о силе и красоте.


ПРИМЕЧАНИЯ


     Воздушный  корабль.  Впервые  - в журнале "Всемирная панорама", 1909, Э
2.
     "По  синим  волнам океана..." - стихотворение М.Ю.Лермонтова "Воздушный
корабль". Приведено А.С.Грином не полностью и неточно.
                                                                    Ю.Киркин