Александр Степанович Грин. Два обещания


     -----------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
     OCR & : Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------


I


     Всю  ночь  берега  Покета рвал шторм. Ветер ударял с моря. Были сломаны
кукурузные  посевы,  изгороди; толевые и железные крыши местами отвернулись,
как поля шляп.
     В  саду  Гаррисона, начальника каторжной тюрьмы, стоявшей в полумиле от
Покета,  повалились  два  дерева.  Они загромоздили аллею. Гаррисон приказал
убрать  их;  к  десяти  часам партия арестантов отправилась из тюрьмы в сад.
Они обрубили сучья и стали распиливать стволы.
     Отправляясь  в  канцелярию, Гаррисон задержался около работающих и стал
смотреть.  Работа  пошла  так  быстро, как движение на экране при ускоренном
пропуске ленты.
     Его  дочь, одиннадцатилетняя Джесси, росшая свободно, как мальчик, и ни
в  чем  не  знающая  запретов,  была  с ним. Оставив отца, она заметила, что
нижняя  ветка  одного из свалившихся стволов прилегает к стволу старого дуба
так удобно, как лестница.
     Джесси  умела  лазать по деревьям с наглостью и хладнокровием существа,
уверенного  в своей безнаказанности. Ей пришло в голову закричать с вершины:
"Папа, тебя требуют к телефону".
     Обдумав  это,  она  стала  влезать,  переходить  с  сука на сук, как по
вертикальной  винтовой  лестнице, и скоро была на высоте двух третей ствола,
волнуясь  при  мысли, что отец заметит ее отсутствие раньше, чем она сообщит
ему о своей проделке.
     Вскоре  расположение  ветвей  заставило  девочку  искать  такую  ветку,
ухватясь  за  которую  она  могла  бы  ступить на ту сторону ствола, с какой
виден Гаррисон.
     Она  вытянулась,  схватилась  за  тонкий сук левой рукой и, передав ему
свою   тяжесть,  отпустила  правую  руку.  Сук,  росший  из  более  толстого
ответвления  ствола, треснул в месте сращения. Вцепясь в него обеими руками,
Джесси  потеряла  точку  опоры и повисла. Обида, испуг и самолюбие заставили
ее  крикнуть  те  самые  слова,  которые  она  повторяла  себе, взбираясь на
дерево:
     - Папа, тебя требуют...
     Затем она закричала и заплакала.
     Гаррисон  взглянул  вверх  и  помертвел.  Джесси висела высоко над ним,
подобрав  ноги  и  стиснув  коленками вертикально натянутую ветку, основание
которой медленно, но неуклонно отдиралось под ее тяжестью.
     Гаррисон  растерялся,  потом  поднял  вверх  руки.  Его резко оттолкнул
арестант  Э  332;  он,  расставив  ноги и протянув руки, как Гаррисон, но не
вверх,  а на уровне лица, принял на себя удар тела с воплем мелькнувшей вниз
девочки.
     В  момент  толчка  он  присел.  Руки  его временно отнялись. Он опустил
сильно  встряхнутую, потерявшую сознание Джесси на траву и, вытирая пошедшую
носом кровь, сел с закружившейся головой.
     Повелительное  и  тяжелое  лицо  начальника  каторжной  тюрьмы исчезло.
Вышло  его  настоящее лицо, по которому текли слезы. Он поднял Джесси и унес
в дом.
     Послышался  шум.  Некоторые арестанты, а также конвойные хлопнули Э 332
по плечу, принесли воды, и он выпил полную кружку, стуча зубами о край.
     - Полсрока отработал, Эдвей, - сказал один из конвойных.
     Эдвей  встал,  помахал руками, потряс головой. Она все еще туманилась и
гудела.  В это время прибежал помощник Гаррисона и приказал Эдвею немедленно
идти к начальнику.


II


     Эдвей  никогда  не  был  в  квартире  начальника  тюрьмы. Он прошел ряд
светлых,  красивых  комнат  с иллюзией возвращения в мир, покинутый пять лет
назад.
     Гаррисон  отослал  конвойного,  который  сопровождал  Эдвея, и сам ввел
арестанта  в  свой кабинет; его окна, выходя на тюремный двор, были заделаны
решеткой.
     - Ваш номер? - спросил он, давая знак, что Эдвей может сесть.
     - 332.
     - Ваше имя?
     - Томас Эдвей.
     Официальный  тон  не  помог  Гаррисону овладеть волнением, и он оставил
его.
     - Послушайте,  Эдвей, - сказал начальник после короткого молчания, - вы
можете  требовать,  что хотите, за то, что вы сделали. Кроме невозможного. Я
обязан вам больше, чем жизнью, и вы это понимаете.
     - Конечно,  я  понимаю.  -  Эдвей  задумался. - Мне не хочется огорчать
вас,  но  я  думаю,  что  если  вы не сделаете, о чем я буду просить, все же
кричать на меня не будете.
     Гаррисон посмотрел на Эдвея с беспокойством.
     - Говорите,  что  там  у  вас?  Неделя отдыха? Похлопотать о сокращении
срока? Или что?
     - И  больше  и  меньше,  -  сказал  Эдвей. - Как взглянуть. Я прошу вас
снабдить  меня  городским платьем, выдать мне заработанные деньги за полгода
-  это составит, приблизительно, полтора фунта - и отпустить меня на свободу
до   половины  шестого  следующего  утра.  В  шесть  происходит  поверка.  К
назначенному сроку я буду здесь.
     Гаррисон  засопел,  взял  сигару  резким  движением  и нервно захлопнул
ящик.
     - В  другое время, - сказал он со вздохом, - выслушав такую просьбу, я,
конечно,  приказал  бы  дать  вам  дюжину-другую плетей. Теперь дело иное. О
том,  что  вы  говорите,  я  читал  в  романах. Не знаю, чем это кончалось в
действительности. Ну, что даст вам один день? Зачем это?
     - Будь  вы на моем месте, вы прекрасно понимали бы, что такое свободный
день.
     - Каждый  из  нас  на своем месте, - сказал Гаррисон. - Что привело вас
сюда?
     - Мои страсти.
     - В образе?..
     - Трех векселей. Я отбыл пять лет, осталось три года.
     - Сдержите  ли  вы  слово? Или я заранее должен приготовить прошение об
отставке?
     - Я  совершил подлог, но не потерял чести. - возразил Эдвей. - Разговор
становится тяжел для меня. Решите - "да" или "нет".
     - Ужасный  день!  -  сказал  Гаррисон. - Что я могу? Останьтесь здесь и
ждите.
     Он  вышел  и  возвратился  через  несколько  минут,  хмурый, утомленный
собственным   решением,   которое,  подобно  трещине,  зияло  на  эмали  его
характера  нервной,  острой чертой. В его руках были башмаки, шляпа, костюм,
и  он  подал  это Эдвею. Оба они смутились. Заметив, что арестант смотрит на
него  с  изумлением  и  восторгом, Гаррисон нахмурился, махнул рукой и вышел
опять, плотно прикрыв дверь.


III


     "Невозможно,  ослепительно!"  -  думал Эдвей. Он хватался за одну вещь,
за  другую,  оставлял их и снова хватал. Сознание совершившегося, причем так
неожиданно,  и  забегающая  вперед  мечта о свободной городской улице мешали
ему  сообразить,  что  должен  он  сделать  с  брюками или жилетом. Когда он
снимал    арестантское    платье,   его   руки   тряслись.   Чтобы   вызвать
сосредоточенность,  Эдвей  стиснул  зубы.  Вещи  плясали в его руках. Порыв,
падение  девочки,  адская  боль  в плечах, взволнованный Гаррисон, просьба о
невозможном,  чего  хотел  он,  как  сдавленная грудь хочет полного воздуха,
неловкое  и  высокое  решение  Гаррисона - он обо всем думал зараз, с трудом
находя   среди   неожиданностей   дня  место  своему  нетерпению.  Он  отвык
застегивать   воротник,   завязывать   галстук.   Он   одевался  со  стыдом,
непонятным, но важным и неизбежным, как всякий хороший стыд.
     Покончив  с  переодеванием, Эдвей подошел к стеклу книжного шкапа. Там,
сливаясь  с  переплетами  книг,  стоял  в  темной  воде  высокий мускулистый
человек статной осанки - тот самый, каким был Эдвей несколько лет назад.
     - Это сон о свободе, - сказал он. - И я, конечно, вернусь.
     - Покончим  с этим неприятным делом, - сказал, входя, Гаррисон. - Идите
за мной.
     Говоря  так, он протянул ему два фунта и пошел впереди Эдвея по глаголю
коридора.  Все  двери  были  закрыты.  В  конце  прохода был выход на шоссе,
ведущее к городу.
     Гаррисон  выпустил  арестанта  и  крепко  повернул ключ. На душе у него
было  неверно  и  смутно.  Он  отлично  сознавал значение своего поступка. С
этого  дня  меж  ним  и  Э  332  образовалась  неестественная  связь, полная
благодарности,  о  которой  хотелось  не  думать.  Однако он не мог быть так
крупно  обязан  Эдвею  и  кому  бы то ни было, не заплатив полной мерой. Уже
готов  был  он пожелать никогда не видеть его более, но сообразил, что это -
дрянная трусость.
     Он  вернулся  в  кабинет  и  увидел  свою  жену.  Она,  сохраняя в лице
спасительное насмешливое выражение, свертывала арестантскую одежду Эдвея.
     - Оставь это здесь, Эми, - сказал Гаррисон. - Как ты узнала?
     - Но... я видела в окно, как он ушел.
     - Меня  всегда  удивляло,  что  женщины  всегда  все  узнают,  - сказал
Гаррисон,  очень недовольный собой. Наконец он решил, что пора улыбнуться. -
Ну,  он  меня поддел! Это произошло врасплох. Я не мог быть меньше его, но я
надеюсь, что он не явится. До половины шестого утра завтра. Как он обещал.
     - Он  явится, - сказала Эми, засовывая сверток за шкап. - Можешь быть в
этом уверен.
     - Что ты говоришь?!
     - Но ты и сам отлично это знаешь.
     - Я?
     - Ты и я, - мы оба это знаем.
     - Эми, он не придет.
     - Зачем ты говоришь против себя?
     Помолчав, Гаррисон позвонил в канцелярию:
     - Латрап?  Э  332, который спас Джесси, разбит. Этот день он проведет в
постели,  в моей квартире. Что? Да, я рад, что вы понимаете. Поместите его в
больничный  список, утром переведем в лазарет. Что? Да пусть отдохнет. Более
ничего.


IV


     Весь  день Гаррисон думал о происшедшем и заснул поздно, одетый, у себя
в  кабинете.  Когда  рассвело,  он  проснулся,  положил  на стол часы и стал
ходить,  взглядывая  на  циферблат. Чем ближе стрелка подвигалась к половине
шестого,  тем  быстрее  менялись  его желания. Сложным, непривычным для него
путем  он  наконец пришел к заключению, что желать обмана - невеликодушно, и
приготовился услышать звонок.
     Когда  он  прозвучал  -  и это было идеально точно, как раз на половине
шестого,   -   Гаррисон  от  этой  драматической  точности  испытал  большее
удовольствие,  чем  при  мысли,  что  не  надо теперь придумывать для округа
историю  несуществующего  побега.  Он  пошел  к  выходу  и  открыл  дверь. В
сумерках  рассвета стоял перед ним Эдвей, с слегка вольно надетой шляпой. От
него пахло вином; он был сдержан и утомлен.
     - Молчите,  - сказал Гаррисон, заметив в его лице искреннее движение. -
Я   не  хочу  говорить  более  обо  всем  этом.  Ступайте,  переоденьтесь  и
отправляйтесь в лазарет к дежурному. Вот записка.
     Раскаиваясь в своей мрачности, он прибавил:
     - Благодарю вас.
     Снова  стесняясь  и избегая смотреть в глаза, они прошли тихо, как воры
или  дети,  в  кабинет  Гаррисона,  где Эдвей принял свой прежний вид. Затем
Гаррисон  вывел  его  другим  ходом в дверь тюрьмы, запер дверь и облегченно
вздохнул. Его кошмар кончился, а трещина осталась и расцвела.
     Через  день  после  этой истории, рано утром, помощник Гаррисона Латрап
быстро вошел в кабинет начальника, протянув письмо.
     - Вот  все,  что  осталось  от Э 332, - сказал он. - Эдвей бежал ночью,
распилив  решетку.  Он  оставил  под подушкой это письмо, которое адресовано
вам.
     Гаррисон закаменел и прочел:
     "Я  видел  сон,  что  я  на  свободе, что шторм, опрокинувший деревья в
саду,  загнал  в  бухту. Покета яхту моего старого приятеля. Приснилось мне,
что  я  встретился  с ним, рассказал ему свою горькую, но поправимую весть и
дал  ему  честное  слово, что буду на палубе его судна не позднее трех часов
этой ночи. И я должен был сдержать обещание".
     - Тонкой стальной пилой, - сказал Латрап.
     Гаррисон  стоял  неподвижно.  В  нем  возникло  несколько одновременных
бессмысленных  движений,  но  ни  одно  не  родилось.  Он был связан извне и
внутри.
     - Дайте знать в город, по округу, - сказал Гаррисон.
     - Немедленно? - спросил, обгрызывая ноготь, Латрап.
     - Немедленно! Что вы хотите сказать?
     - Ваше распоряжение...
     - Ну?
     - Ясно оно или нет?
     - Никто  не  знает,  что  ясно,  а  что  неясно!  -  ответил  с сердцем
Гаррисон,  выходя и оставляя Латрапа в психологическом затруднении. Здесь он
увидел Джесси и рассердился.
     - Ты довольна? Твой спаситель удрал.
     - Куда? - осведомилась Джесси, подбегая к нему.
     - Как я могу знать, куда?
     - Но ты сам сказал... Ты начал первый.
     - Я  думаю, что первая начала ты, - ответил Гаррисон. - Впрочем, извини
меня, я устал.


ПРИМЕЧАНИЯ


     Два обещания. Впервые - журнал "Красная нива", 1927, Э 17.
     Глаголь  коридора  -  коридор  в  форме  буквы "Г" (по старославянски -
"глаголь").
                                                                    Ю.Киркин