Алена Василевич. Сестра Марата


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Елена Семеновна Василевич. "Я - внук капитана". Рассказы
     Перевод с белорусского Б.Бурьяна И В.Машкова
     Издательство "Мастацкая лiтаратура", Минск, 1978
     OCR & : Zmiy (zmiy@inbox.ru), 30 декабря 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------
     Для детей младшего школьного возраста.
     Аде шел семнадцатый год.  Она окончила восемь классов,  у  нее были уже
свои собственные планы и взгляды на жизнь,  и намерения ее были определенные
и твердые.
     - Мама, я подаю документы в летную школу.
     - Что ты сказала?
     Ада повторила:
     - Это слово твердое. Я подаю документы в летную школу.
     - Лучше ты ничего не придумала?  -  Брови матери сошлись, добрая улыбка
пропала с лица. - Большей глупости, спрашиваю, ты не могла придумать?
     - Уже все решено.
     Споры,  уговоры, крик - ничего теперь не помогло бы. Мать знала об этом
и больше не сказала ни слова.
     - Тоже мне, летчица! - с издевкой протянул младший брат Ады Марат.
     - Не твое дело,  замолчи! - прикрикнула Ада на брата и, чтобы хоть чуть
смягчить мать, добавила: - И Костя Кривицкий подает, и Павлик Казей, и Костя
Бондаревич...  У нас уже все готово. Даже справки от врача... Завтра понесем
документы на почту.
     Однако ни документы отнести, ни учиться в летной школе Аде не довелось.
"Завтра" - 22 июня 1941 года - началась война.
     Дом Казеев стоял крайним в деревне Станьково.  Уже на второй день войны
возле него начали останавливаться солдаты - по одному, по несколько человек,
целыми отделениями.
     Теперь в доме ежедневно варили суп в двухведерных чугунах.  Всю,  какая
была,  одежду Анна Алексеевна пустила на перешивку. Солдаты переодевались, и
те, кто мог идти, шли дальше. Раненых перевязывали и прятали в погребе.
     Ада во всем помогала матери: надо было и к доктору Русецкому сбегать, и
перебинтовать раненых.  А  главное -  надо  было  все  время быть настороже,
потому что  с  первых дней  войны  в  Станьково начали появляться переодетые
немецкие десантники.
     Однажды, на пятый или шестой день войны, Аду разбудил плач матери.
     - Мамочка, родная, что случилось?
     - Доченька, немцы пришли!
     - Где они? - Ада припала к окну.
     - Ах, боже ты мой, едут! - с плачем вбежала к ним соседка.
     И  Ада  увидела:  здоровые,  самодовольные,  нахальные,  они  ехали  по
станьковской улице.
     Вот один остановил мотоцикл у дома Казеев.
     - Яйка! Млеко! Шпек! - первые слова, услышанные Адой от завоевателей ее
родной деревни,  ее  земли...  Той земли,  по  которой она бегала маленькой,
которая ласкала ее  босые  ноги,  которая цвела  розами,  шумела  березовыми
рощами...
     Ада с Маратом выполняли поручения комиссара Домарева. Он пришел к ним в
дом раненый.  И теперь,  переодетый,  с документами на имя их отца, которого
будто бы  "освободили доблестные немецкие войска" из "советской тюрьмы",  он
лежал у  них за  перегородкой и  что-то  все писал и  писал...  Ада и  Марат
разносили его записки-обращения окруженцам,  которые до поры до времени жили
в соседних деревнях.
     По заданию комиссара Домарева они сходили в разрушенную будку в военном
городке и  принесли линолеум.  Комиссар Домарев и лейтенант Комаров вырезали
из него печати...  О,  те печати сослужили большую службу! Сколько справок и
паспортов было заверено теми печатями!
     Когда похолодало, когда ночи в лесу стали по-осеннему неприветливыми, в
"штаб",  как  называл  Домарев их  дом,  по  ночам  стали  приходить "лесные
люди"...  И  хотя делалось это очень осторожно,  все же  нашлись глаза,  что
подглядели, нашлись уши, что подслушали, и нелюди, что донесли...
     Однажды Анна Алексеевна и Домарев,  как обычно,  пошли в лес.  Никто не
знал, что над ними уже нависла страшная угроза ареста.
     - Наносите, дети, воды и разожгите плиту. Надо все перемыть, и в дорогу
двинемся...
     Ада  с  Маратом старались:  носили и  грели воду.  Вдруг Марат глянул в
окно:
     - Ада, немцы идут к нам!
     Ада успела только схватить и  засунуть в носки тапочек печати,  которые
забыл спрятать Домарев.
     Немцы перевернули в  доме все  вверх дном,  избили Аду.  Но  печатей не
нашли... Тогда они сделали засаду. Мать и Домарев постучали в окно, ни о чем
не догадываясь... Их схватили, связали руки...
     - Мама! Мамочка!
     Мать услышала этот крик.
     - Дети, я вернусь!..
     ...Ада не помнит,  сколько времени просидела она неподвижно, сложа руки
и  глядя в  одну  точку.  Опомнилась лишь  тогда,  когда ей  сказали идти  в
сельсовет.
     У  сельсовета,  где  теперь помещался полицейский участок,  Ада увидела
черную закрытую машину.
     - Мамочка! Мы тут! Я и Марат!
     Из машины долетел только кашель матери.
     - Мамочка!..
     - Не волнуйтесь, дети, я вернусь!..
     Это были последние слова матери.
     Тяжелая,  будто камень,  рука оторвала Аду от дверей машины, швырнула в
сторону. Взревел мотор. Машина исчезла.
     Допрашивал Аду  немецкий офицер без  переводчика.  Он  сам  хорошо знал
русский язык.
     - Если ты хочешь,  чтобы твоя мать вернулась домой,  ты должна сказать,
кто такой Домарев, с которым она так часто ходила в лес.
     - Я  не  знаю Домарева.  У  нас живет наш отец.  Его недавно освободили
немецкие войска из советской тюрьмы.
     - О! Ты не знаешь, что он комиссар?..
     - Я не знаю комиссара.
     - А  вот это ты знаешь?!  -  Тонкая выхоленная рука в  перстнях открыла
изящный  лакированный футляр.  Так  же  не  спеша  достала красивую,  словно
игрушка,  плеть.  -  Так я  познакомлю!  -  И страшная,  нечеловеческая боль
обожгла девушку. Раз, второй, третий!.. - Вывести! Пускай вспомнит!
     ...Накануне Октябрьского праздника Анну  Алексеевну Казей  и  комиссара
Домарева гитлеровцы повесили в  Минске,  на площади Свободы.  Несколько дней
висели их тела с прибитыми на груди досками "Я помогал партизанам"...
     Анну Алексеевну кто-то  узнал.  Она была в  том же голубом халатике,  в
котором вышла в  последний день из дома.  И еще узнали по косам.  У нее были
красивые длинные косы. Как у молодой девушки...
     Мысли о мести не давали Аде уснуть. Она решила: надо идти к партизанам!
Там уже Марат. Там и ее место!
     Бабке Ада сказала,  что отправляется в  Минск,  повезет замужней сестре
Леле и  тете продукты...  И  бабка старалась:  упаковывала сумки с  крупами,
мукой,  луком...  Откуда-то  подвернулся  дядька  -  ехал  с  возом  сена  в
Дзержинск. Предложил подвезти Аду с ее сумками.
     Ада не отказалась. Положила все на воз.
     - Вы, дяденька, едьте, а я тропинкой пойду. На шоссе встречу вас, там и
подъеду. А то коню и так тяжело.
     Дядька поехал трусцой по большаку.
     У Ады же была своя дорога. Как только дядька немного отъехал, повернула
на Ляховичи, - прощайте, сумки с луком и крупами.
     А  вечером она  была  уже  в  Ляховичах,  у  дальних родственников дяди
Алексея и тети Нади - партизанских связных.
     - Ну, дядя, от вас я уже никуда не пойду. Только в партизаны.
     - Так они и сами сегодня у меня будут...
     Вечером в окно постучали.
     - Оставим, Алексей, у тебя соль, а когда будем ехать назад, заберем.
     Ада  подошла  к  незнакомому усатому мужчине,  по-видимому,  старшему в
группе.
     - Возьмите, дяденька, меня в отряд...
     - В какой отряд? Кто тебе сказал, что я из отряда?
     - Мой брат где-то в партизанском отряде. Марат Казей...
     - Марат?! Марата мы знаем... - заметно смягчился усатый.
     И вот, наконец, лес!
     Костер.  Над  костром -  котел.  А  дальше  "улица" -  с  обеих  сторон
землянки. И надо всем этим по-зимнему белая шапка старых сосен...
     Первым Ада в лагере встретила Марата.  Маленький, в форменной армейской
шинели, с котелком в руках, он бежал на кухню...
     - Марат!
     - Ада!
     Взвод спал. Но только появилась Ада, сон как рукой сняло.
     - Ура! Нашего полку прибыло! Хлопцы, девчата! Ада пришла.
     И  принялись тут  же  Аду  "обмундировывать".  Кто  дал  свои  запасные
портянки, кто принес ботинки.
     Вечером Аду вызвали в штаб.
     - Устроилась?  Нравится у  нас  на  даче?  -  пошутил начальник штаба и
перешел к самому главному: - А теперь скажи, почему ты пришла к нам?
     У Ады не нашлось слов. Она только и смогла сказать:
     - Я пришла... чтобы быть со своими людьми...
     - Хорошо,  -  сказал начальник штаба, - будешь со своими людьми, будешь
воевать.
     И  Ада воевала.  Мыла и ремонтировала партизанскую одежду.  Дежурила на
кухне.  А  потом наравне с  парнями и  мужчинами стояла по  двенадцать часов
одна,  в лесу, в секрете. Ходила в разведку и на "железку", сидела в засаде,
с  оружием в руках встречалась с врагом...  Было и трудно,  и страшно.  Но в
этом она даже сама себе никогда не признавалась. Ей тогда, в восемнадцать ее
девичьих  лет,   казалось,   что  самое  главное  еще  где-то  впереди,  что
героические дела и подвиги, которых жаждало ее сердце, еще будут, будут...
     ...Под Новый,  1943,  год немцы блокировали Станьковский лес,  окружили
его со  всех сторон.  О  том,  чтобы принять бой,  нечего было и  думать.  И
командование отдало приказ покинуть лес в организованном порядке.
     Трудно  выходили из  блокады.  Голодные,  плохо  одетые  и  обутые люди
вынуждены были залечь и пролежать, закопавшись в снег, с утра до ночи. А тут
еще  как раз ударил мороз с  ветром.  Люди замерзали.  Пролежала весь день в
снегу и Ада.  Попыталась погреть онемевшие ноги - постучала узкими хромовыми
сапогами, но на нее прикрикнули: никакого шума! И она больше не шевельнулась
до наступления ночи.
     Ночью  партизаны попытались прорваться к  соединению,  действовавшему в
Копыльском районе,  но были обстреляны немцами. Ада упала в яму, наполненную
водой.  А когда выбралась из ямы,  вокруг не было ни одного человека...  Всю
ночь блуждала Ада  по  лесу.  Утром вышла на  дорогу,  которая привела ее  к
маленькой деревушке.  В  крайней  хатке  хозяйка  накормила Аду  картошкой -
больше ничего не  было.  В  соседней хате Аде дали лапти и  теплые шерстяные
чулки...  Но сама она переобуться уже не смогла.  Пришлось хозяину разрезать
ножом голенища сапог,  а  потом чуть ли не силой отдирать их от обмороженной
кожи...
     - Э,  голубушка,  да ты же загубила свои ноги!  -  И сейчас же приказал
невестке принести с улицы снега.
     Но  ни растереть хорошенько ноги снегом,  ни задержаться в  этом теплом
доме Ада не могла: каждую минуту могли зайти немцы или полицаи...
     Снова  набрела на  хутор,  снова добрые люди  накормили и  обогрели ее,
снова перевязала она свои искалеченные ноги...
     Через  неделю кое-как  добралась назад  в  Станьковский лес,  к  своему
разрушенному лагерю. Здесь ее радостно встретили друзья-партизаны.
     ...После этого Ада две недели еще держалась и даже на задание ходила на
своих  обмороженных  ногах...  Других  еще  лечила,  другим  перевязывала  и
смачивала риванолом и  гусиным жиром обмороженные руки и ноги...  Наконец не
выдержала, свалилась. И когда показали ее бригадному хирургу, было поздно...
     - Ампутация! - больше Ада уже ничего не слышала.
     Теряя сознание,  лишь успела подумать, как о чем-то чужом и далеком: "А
говорили, у меня красивые ноги... Номер 34..."
     Когда  вновь вынырнула из  этого бездонного забытья,  спросила совсем о
другом:
     - А теперь куда меня?..
     - Ты боец, партизанка и останешься в своем отряде...
     И если б не эти дорогие слова, если б не преданная партизанская дружба,
кажется, никогда бы не выжила...
     Отправить Аду  самолетом в  Москву  командование смогло через  полгода,
когда добрались до воспетых Купалой Сосен на Любанщине.  Неподалеку от Сосен
находился партизанский аэродром.
     Командование отправляло  в  Москву  учиться  в  Суворовском  училище  и
Марата. Но Марат и слушать об этом не хотел.
     - Из своего отряда я никуда не уйду до конца войны!
     На  Большой земле пошли один за другим госпитали,  пошли одна за другой
операции...
     И вновь, только потому, что вокруг были друзья, жажда жить, жажда вновь
вернуться в строй преодолели и физическую боль, и душевную.
     В  госпитале Ада  окончила девятый  класс,  окончила курсы  счетоводов,
помогала санитаркам и  сестрам в палатах и на кухне,  писала за тех,  кто не
мог сам писать,  письма домой,  приносила из библиотеки и  читала в  палатах
книги.   Новички,  только  поступавшие  в  госпиталь,  ласково  называли  ее
сестрицей...
     В 1945 году Ада вернулась в родное Станьково. Не было мамы. Не было уже
и Марата. Не дождался он победы, погиб в неравном бою с врагом...
     К тете,  где жила теперь Ада, ежедневно приходили соседи, жалели Аду...
И  это  было тяжелее всего.  Ада понимала,  что это может погубить ее...  И,
чтобы  заглушить отчаяние,  стала искать себе  какое-нибудь занятие,  начала
шить,  встречаться  с  молодежью,  даже  ходить  на  танцы!  Потом  работала
телефонисткой на почте,  комсоргом колхоза,  корректором районной газеты. Но
все это было ей  не по душе:  она чувствовала,  что ее сердце жаждет чего-то
иного...
     И Ада поехала в Минское облоно.
     Ей сказали:
     - Мы можем дать вам направление в школу. Учиться вы будете заочно.
     - Но я же не знаю, как учить...
     - Зато вы знаете,  чему учить... А впрочем, поступайте в пединститут на
стационар.
     И  Ада  поступила  и  окончила  Минский  педагогический институт  имени
Горького.
     Ариадна Ивановна Казей живет теперь в  Минске и работает в 28-й средней
школе. Преподает родной язык и литературу.
     Ей присвоено почетное звание Героя Социалистического Труда.
     Выросли дети, и у нее бегают уже внуки...