П.П.Бажов
                          ПРИКАЗЧИКОВЫ ПОДОШВЫ
     Был в Полевой приказчик - Северьян Кондратьич. Ох, и лютой, ох и лютой!
Такого, как заводы стоят, не бывало. Из собак собака. Зверь.
     В  заводском  деле  он,  слышь-ко,  вовсе  не  мараковал,  а только мог
человека  бить. Из бар был, свои деревни имел, да всего решился. А все из-за
лютости  своей. Сколько-то человек до смерти забил, да еще которых из чужого
владенья.  Ну  огласка  и  вышла,  прикрыть  никак невозможно. Суд да дело -
Северьяна  и  присудили  в  Сибирь  либо на здешние заводы. А Турчаниновым -
владельцам - такого убойцу подавай. Сразу назначили Северьяна в Полевую.
     -  Сократи, сделай милость, тамошний народ. Ежели и убьешь кого, на суд
тебя  тут  никто  не  потянет.  Лишь  бы  народ потише стал, а то он вон что
вытворять придумал.
     А  в  Полевой  перед  этим  старого-то  приказчика  на  калену болванку
посадили,   да   так,   что   он  в  одночасье  помер.  Драла,  конечно,  за
приказчика-то. Только виноватого не нашли.
     -  Никто  его  не  садил. Сам сел. Угорел, может, либо затменье на него
нашло.  Хватились  поднять его с болванки, а уж весь зад до нутра испортило.
Такая, видно, воля божья, чтоб ему с заду смерть принять.
     По  этому  случаю  владельцам  заводским  и понадобилось рыкало-зыкало,
чтобы народ испужать.
     Вот  и  стал убойца Северьян нашим заводским приказчиком. Он, слышь-ко,
смелый был, а все ж таки понимал - завод не деревня, больше опаски требует.
     Народ,  вишь,  завсегда  кучкой,  место тесное, да еще у огня. Всякий с
орудией  какой-  нибудь... Клещами двинуть может, молотком садануть, сгибнем
либо  полосой  брякнуть,  а то и плахой ахнуть. Очень даже просто. Могут и в
валок либо в печь головой сунуть. Угорел-де, подошел близко, его и затянуло.
Поджарили же того приказчика.
     Северьян  и  набрал себе обережных. Откуда только выкопал! Один другого
могутнее  да отчаяннее. И все народишко - откать последняя. Братцы-хватцы из
шатальной волости. С этой оравой и ходил по заводу. Впереди сам идет. В руке
плетка  в  два  перста толщиной, с подвитым кончиком. В кармане пистолет, на
четыре ствола заряженный. Пистончики надеты, только из кармана выдернуть. За
Северьяном  шайка идет. Кто с палкой, кто с саблей, а кто с пистолетом тоже.
Чисто в поход какой срядился.
     Первым делом уставщика спрашивает:
     - Кто худо робит?
     Тот  уж  знает,  что  ладно  про  всех  сказать  нельзя, сам под плетку
попадешь - потаковщик-де. Вот и начинает уставщик вины выискивать. На ком по
делу,  на  ком  -  понасердке,  а на ком и вовсе зря. Лишь бы от себя плетку
отвести.  Наговорит  так-то  на  людей,  приказчик и примется лютовать. Сам,
слышь-ко, бил. Хлебом его не корми, любил над человеком погалиться. Такой уж
характер имел. Убойца, однем словом.
     В  Медну гору сперва все ж таки не опущался. Без привычки-то под землей
страшно,  хоть  кому  доведись.  Главная  причина  -  потемки,  а  свету  не
прибавишь. Хоть сам владелец спустись, ту же блендочку дадут. Разбери, горит
она  али  так  только  вид  дает.  Ну,  и мокреть тоже. И народ в горе вовсе
потерянный.  Такому  что  жить,  что умирать - все едино. Безнадежный народ,
самый  для  начальства  беспокойный.  И про то Северьян слыхал, что у Медной
горы  своя  Хозяйка  есть.  Не любит будто она, как под землей над человеком
измываются.  Вот  Северьян  и  побаивался.  Потом  насмелился. Со всей своей
шайкой  в  гору  спустился. С той поры и пошло. Ровно еще злости в Северьяне
прибавилось.  Раньше  руднишных  драли  завсегда наверху, а теперь нову моду
придумали. Приказчик плетью и чем попало прямо в забое народ бьет. Да каждый
день в гору повадился, а распорядок у него один - как бы побольше людям худа
сделать.  Который  день много народу изобьет, в тот и веселее. Расправит усы
свои, да и хрипит руднишному смотрителю:
     - Ну-ко, старый хрыч, приготовь к подъему. Пообедать пора, намахался.
     С неделю он так-то хозяевал в горе. Потом случай и вышел. Только сказал
руднишному  смотрителю  -  готовь  к  подъему, - вдруг голос, да так звонко,
будто где-то совсем близко:
     - Гляди, Северьянко, как бы подошвы деткам своим на помин не оставить!
     Приказчик схватился:
     -  Кто  сказал?  -  Повернулся  на  голос, да и повалился, чуть ноги не
переломал.  Они  у  него  как прибитые стали. Едва от земли оторвал. А голос
женский.  Сумление  тут  приказчика и взяло, а все ж таки виду не оказывает.
Будто  ничего не слыхал. Северьянова шайка тоже молчит, а видать - приуныла.
Эти сразу сметали - сама погрозилась.
     Вот  ладно.  Перестал  приказчик  в  гору  лазать.  Вздохнули  маленько
руднишные,  только  ненадолго.  Приказчику,  вишь, стыдно; вдруг рабочие тот
голос  слышали да теперь и посмеиваются про себя: струсил-де Северьян. А это
ему  хуже  ножа, как он завсегда похвалялся - никого не боюсь. Приходит он в
прокатную, а там кричат:
     -  Эй,  подошвы  береги! - Это у них присловье такое. Упредить, значит,
кто зазевался. А приказчик свое думает:
     "Надо  мной  смеются". Шибко его тем словом укололо. Не стал и человека
искать,  который про подошвы кричал. Даже никого на тот раз не избил, а стал
посередке прокатной, да и говорит своей-то ораве:
     - Что-то мы давненько в горе не были. Надо там за порядком доглядеть.
     Спустились  в  гору.  И такая на приказчика злость накатила, как еще не
бывало.  Походя всех лупит. Все ему показать-то охота, что никого не боится.
И вот опять тот же голос:
     -  Другой  раз,  Северьянко,  тебя  упреждаю. Пожалей своих малолетков.
Подошвы им только оставишь!
     Приказчик на голос повернулся и повалился, как и тот раз. Ноги от земли
оторвать  не может. Глядит, а они чуть не на вершок в породу вдавились, хоть
каелкой отбивай.
     Вырвал  все ж таки, только сапоги спереду оскалились - подошвы отстали.
Притих  приказчик,  а как наверх поднялись, опять осмелел. Спрашивает своих-
то:
     - Слыхали что? в шахте?
     Те говорят:
     - Слыхали.
     - Видели - как ноги у меня прилипли?
     - Видели, - отвечают.
     - Как думаете - что это?
     Ну, те мнутся, понятно, потом один выискался и говорит:
     - Не иначе, это Медной горы Хозяйка тебе знак подает. Грозится вроде, а
чем - непонятно.
     -  Так  вот,  -  говорит Северьян, - слушайте, что я скажу. Завтра, как
свет,  в  гору приготовьтесь. Я им покажу, как меня пужать да бабенку в горе
прятать. Все штольни-забои облазаю, а бабенку ту поймаю и вот этой плеткой с
пяти раз дух из нее вышибу. Слышали?
     И дома перед женой этак же похваляется. Та, женским делом, в слезы.
     - Ох да ах, поберегся бы ты, Северьянушко! Хоть бы попа позвал, чтоб он
тебя оградил.
     И  верно,  попа  позвали.  Тот попел, почитал, образок Северьяну на шею
повесил, пистолет водичкой покропил, да и говорит:
     -  Не  беспокойся,  Северьян  Кондратьич,  а  в случае чего - читай "Да
воскреснет бог".
     На  другой  день  на  свету  вся  приказчикова  шайка к спуску явилась.
Помучнели  все,  один  приказчик  гоголем  похаживает. Грудь выставил, плечи
поднял, и глядят -сапоги на нем новешенькие, как зеркало блестят. А Северьян
плеткой по сапожкам похлопывает и говорит:
     -  Еще  раз оборву подошвы, так покажу руднишному смотрителю, как грязь
разводить.  Не  погляжу,  что  он  двадцать  лет  в горе служит, спущу и ему
шкуру.  А  вы  первым делом старайтесь бабенку эту углядеть. Кто ее поймает,
тому пятьдесят рублей награда.
     Спустились,  значит,  в  гору  и  давай  везде  шнырять. Приказчик, как
обыкновенно,  впереди,  а орава за ним. Ну, в штольнях-то узко, они цепочкой
и растянулись, один за другим.
     Вдруг  приказчик видит - впереди кто-то маячит. Так себе легонько идет,
блендочкой  помахивает.  На  повороте  видно  стало,  что женщина. Приказчик
заорал  -  стой!  -  а она будто и не слыхала. Приказчик за ней бегом, а его
верные  слуги  не шибко торопятся. Дрожь на их нашла. Потому видят - неладно
дело:  сама это. А назад податься тоже не смеют - Северьян до смерти забьет.
Приказчик  все  вперед  бежит,  а  догнать не может. Лается, конечно, всяко,
грозится, а она и не оглянется. Народу в той штольне ни души.
     Вдруг  женщина  повернулась,  и  сразу  светло стало. Видит приказчик -
перед  ним  девица  красоты  неописанной, а брови у ней сошлись и глаза, как
уголья.
     -  Ну,  -  говорит,  -  давай  разочтемся,  убойца!  Я  тебя упреждала:
перестань, - а ты что? Похвалялся меня плеткой с пяти раз забить? Теперь что
скажешь?
     А Северьян вгорячах кричит:
     - Хуже сделаю. Эй, Ванька, Ефимка, хватай девку, волоки отсюда, стерву!
     Это  он  своим-то  слугам. Думает, тут они, близко, а сам чует - ноги у
него опять к земле прилипли. Уж не своим голосом закричал:
     - Эй, сюда! - А девица ему и говорит:
     -  Ты  глотку-то  не  надрывай. Твоим слугам тут ходу нет. Их и в живых
сейчас многих не будет.
     И  легонько этак рукой помахала. Как обвал сзади послышался, и воздухом
рвануло.  Оглянулся  приказчик,  а за ним стена - ровно никакой штольни и не
было.
     -  Теперь  что  скажешь?  - спрашивает опять Хозяйка. А приказчик, - он
шибко ожесточенный был, да и попом обнадеженный, - выхватил свой пистолет:
     - Вот что скажу! - И хлоп из одного ствола... в Хозяйку-то!
     Та  пульку  рукой  поймала,  в  коленко  приказчику  бросила и тихонько
молвила:
     - До этого места нет его. - Как приказ отдала. И сейчас же приказчик по
самое коленко зеленью оброс. Ну, тут он, понятно, завыл:
     -  Матушка-голубушка,  прости, сделай милость. Внукам-правнукам закажу.
От места откажусь. Отпусти душу на покаянье!
     А сам ревет, слезами уливается. Хозяйка даже плюнула.
     -  Эх  ты,  -  говорит,  -  погань, пустая порода! И умереть не умеешь.
Смотреть на тебя - с души воротит.
     Повела  рукой,  и  приказчик  по самую маковку зеленью зарос. Как глыба
большая  на  его  месте  стала.  Хозяйка подошла, чуть задела рукой, глыба и
свалилась, а Хозяйка как растаяла.
     А  в  горе переполох. Ну, как же - штольня обвалилась, а туда приказчик
со всей свитой ушел. Не шутка дело. Народ согнали. Откапывать стали. Наверху
суматоха   тоже  поднялась.  Барину  в  Сысерть  нарочного  послали.  Горное
начальство  из  города  на  другой  день  прикатило.  Дня  через  два отрыли
приказчиковых-то  слуг.  И  вот  диво!  Которые  хуже-то  всех  были, те все
мертвые, а кои хоть маленько стыд имели, те только изувечены.
     Всех  нашли,  только  приказчика нету. Потом уж докопались до какого-то
неведомого  забоя.  Глядят,  а  на середине глыба малахиту отворочена лежит.
Стали оглядывать ее и видят - с одного-то конца она шлифована.
     "Что,  -  думают,  -  за  чудо.  Кому  тут  малахит  шлифовать?"  Стали
хорошенько  разглядывать,  да  и  увидели - посредине шлифованного места две
подошвы  сапожные. Новехоньки подошевки-то. Все гвоздики на них видно. В три
ряда. Довели об этом до барина, а тот уже старик тогда был, в шахту давно не
спускался, а поглядеть охота. Велел вытаскивать глыбу, как есть. Сколько тут
битвы  было!  Подняли  все  ж  таки. Старый барин, как увидел подошвы, так в
слезы ударился:
     - Вот какой у меня верный слуга был! - Потом и говорит: - Надо это тело
из камня вызволить и с честью похоронить.
     Послали  сейчас  же  на Мрамор за самым хорошим камнерезом. А там тогда
Костоусов на славе был. Привезли его. Барин и спрашивает:
     - Можешь ты тело из камня вызволить и чтоб тела не испортить?
     Мастер оглядел глыбу и говорит:
     - А кому обой будет?
     -  Это,  -  говорит  барин, - уж в твою пользу, и за работу заплачу, не
поскуплюсь.
     -  Что ж, - говорит, - постараться можно. Главное дело - материал шибко
хороший.  Редко  такой и увидишь. Одно горе - дело наше мешкотно. Если сразу
до  тела  обивать,  дух,  я  думаю,  смрадный  пойдет.  Сперва,  видно, надо
оболванить, а это малахиту потеря.
     Барин даже огневался на эти слова.
     - Не о малахите, - говорит, - думай, а как тело моего верного слуги без
пороку добыть.
     - Это, - отвечает мастер, - кому как.
     Он, вишь, вольный, Костоусов-то, был. Ну, и разговор у него такой. Стал
Костоусов  мертвяка  добывать.  Оболванил сперва, малахит домой увез. Потому
стал  до  тела  добираться.  И  ведь  что? Где тело либо одежа были, там все
пустая порода, а кругом малахит первосортный.
     Барин  все  ж  таки  эту пустую породу велел похоронить как человека. А
мастер Костоусов жалел:
     -  Кабы знатье, - говорит, - так надо бы глыбу сразу на распил пустить.
Сколько  добра  сгибло из-за приказчика, а от него, вишь, что осталось! Одни
подошвы.
Собрание сочинений в трех томах. Том первый
Сказ  "Медной  горы  Хозяйка" положил начало целой группе произведений,
объединяемых  образом  Малахитницы.  В  эту  группу, кроме указанного сказа,
входят  еще девять произведений, в том числе; "Приказчиковы подошвы" (1936),
"Сочневы  камешки"  (1937), "Малахитовая шкатулка" (1938), "Каменный цветок"
(1938),  "Горный  мастер"  (1939),  "Две  ящерки"  (1939), "Хрупкая веточка"
(1940), "Травяная западенка" (1940), "Таюткино зеркальце" (1941).
     Напечатан  в 1936 г. в журнале "Красная новь", э 11. Сказ "Приказчиковы
подошвы"  по  своему  характеру  принадлежит  к группе вольнолюбивых "тайных
сказов". В них звучал призыв к расправе над жестокими притеснителями рабочих
-  рудничным начальством и заводовладельцамн. К сказу "Приказчиковы подошвы"
тематически  примыкает  еще  несколько  произведений,  таких,  как  "Сочневы
камешки" (1937), "Травяная западенка" (1940), "Таюткино зеркальце" (1941).
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.09.2002 13:35