Библиотека художественной литературы

Старая библиотека художественной литературы

Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я


Читальный зал:
П.П.Бажов
                               ДВЕ ЯЩЕРКИ
     Нашу-то  Полевую, сказывают, казна ставила. Никаких еще заводов тогда в
здешних  местах  не  было.  С боем шли. Ну, казна, известно. Солдат послали.
Деревню-то  Горный  Щит  нарочно  построили, чтоб дорога без опаски была. На
Гумешках,  видишь,  в  ту  пору видимое богатство поверху лежало, - к нему и
подбирались.  Добрались,  конечно.  Народу нагнали, завод установили, немцев
каких-то  навезли,  а  не  пошло  дело.  Не  пошло  и  не пошло. То ли немцы
показать  не  хотели,  то  ли  сами  не  знали  -  не могу объяснить, только
Гумешки-то  у  них  безо  внимания  оказались. С другого рудника брали, а он
вовсе работы не стоил. Вовсе зряшный рудничишко, тощенький. На таком доброго
завода не поставишь. Вот тогда наша Полевая и попала Турчанинову.
     До  того  он  -  этот  Турчанинов  -  солью  промышлял  да  торговал на
строгановских  землях,  и медным делом тоже маленько занимался. Завод у него
был.  Так  себе  заводишко.  Мало  чем от мужичьих самоделок отошел. В кучах
руду-то  обжигали,  потом  варили,  переваривали,  да еще хозяину барыш был.
Турчанинову, видно, этот барыш поглянулся.
     Как  услышал,  что  у  казны  медный  завод плохо идет, так и подъехал:
нельзя ли такой завод получить? Мы, дескать, к медному делу привышны - у нас
пойдет.
     Демидовы  и  другие  заводчики,  кои побогаче да поименитее, ни один не
повязался.  У немцев, - думают, - толку не вышло- на что такой завод? Убыток
один.  Так  Турчанинову наш завод и отдали да еще Сысерть на придачу. Эко-то
богатство и вовсе даром!
     Приехал  Турчанинов  в  Полевую  и  мастеров  своих привез. Насулил им,
конечно, того-другого. Купец, умел с народом обходиться! Кого хочешь обвести
мог.
     - Постарайтесь, - говорит, - старички, а уж я вам по гроб жизни...
     Ну,  ласковый  язычок,  - напел! Смолоду на этом деле, - понаторел! Про
немцев тоже ввернул словечко:
     - Неуж против их не выдюжите?
     Старикам  большой охоты переселяться со своих мест не было, а это слово
насчет  немцев-то задело. Неохота себя ниже немцев показать. Те еще сами нос
задрали,  свысока  на наших мастеров глядят, будто и за людей их не считают.
Старикам  и  вовсе  обидно стало. Оглядели они завод. Видят, хорошо устроено
против  ихнего-то.  Ну,  казна  строила.  Потом  на  Гумешки  походили, руду
тамошнюю поглядели, да и говорят прямо:
     -  Дураки  тут  сидели.  Из такой-то руды да в этаких печах половина на
половину  выгнать можно. Только, конечно, соли чтобы безотказно было, как по
нашим местам,
     Они,  слышь-ко,  хитрость  одну  знали  - руду с солью варить. На это и
надеялись. Турчанинов уверился на своих мастеров и всем немцам отказал:
     - Больше ваших нам не требуется.
     Немцам  что  делать,  коли хозяин отказал? Стали собираться, кто домой,
кто  на  другие  заводы.  Только  им все ж таки удивительно, как одни мужики
управляться  с  таким  делом  станут.  Немцы  и  подговорили человек трех из
пришлых, кои у немцев при заводе работали.
     -  Поглядите, - говорят, - нет ли у этих мужиков хитрости какой. На что
они надеются, - за такое дело берутся? Коли узнаете, весточку нам подайте, а
уже мы вам отплатим.
     Один  из  этих,  кого  немцы  подбивали, добрый парень оказался. Он все
нашим мастерам и рассказал. Ну, мастера тогда и говорят Турчанинову:
     -  Лучше бы ты всех рабочих на медный завод из наших краев набрал, а то
видишь,  что  выходит.  Поставишь незнамого человека, а он, может, от немцев
подосланный. Тебе же выгода, чтобы нашу хитрость с медью другие не знали.
     Турчанинов,  конечно,  согласился,  да у него еще и своя хитрость была.
Про нее мастерам не сказал, а сам думает" "К руке мне это".
     Тогда,  видишь,  Демидовы  и  другие  заводчики  здешние  всяких беглых
принимали,  башкир  тоже, староверов там и протча. Эти, дескать, подешевле и
ответу  за  них  нет,  - что хоть с ними делай. Ну, а Турчанинов по-другому,
видно, считал:
     -  Наберешь таких-то, с бору да с сосенки, потом не управишься, себе не
рад  станешь. Беглые народ бывалый, - один другого подучать станут. У башкир
опять  язык  свой и вера другая, - не углядишь за ними. Переманю-ко лучше из
дальних  мест  зазнамо  да  перевезу  их  с семьями. Куда тогда он убежит от
семьи-то?  Спокойно  будет,  а  как  зажму в руке, так еще- поглядим, у кого
выгоды  больше закаплет. А беглых да башкир либо еще каких вовсе и к заводам
близко подпускать не надо.
     Так  оно,  слышь-ко,  и  вышло  потом.  По нашим заводам, известно, все
одного  закону.  У тагильский вон мне случалось бывать, так у их этих вер-то
не  пересчитать,  а у нас и слыхом не слыхали, чтоб кто по какой другой вере
ходил.  Ну,  из  других  народов  тоже нет, окромя начальства. Однем словом,
подогнано.
     Тогда  те речи плавильных мастеров Турчанинову шибко к сличью пришлись.
Он и давай наговаривать:
     - Спасибо, старички, что надоумили. Век того не забуду. Все как есть по
вашему  наученью  устрою.  Завод  в  наших  местах прикрою и весь народ сюда
перевезу.  А вы еще подглядите каких людей понадежнее, я их выкуплю, либо на
срока заподряжу. Потрудитесь уж, сделайте такую милость, а я вам...
     И  опять,  значит,  насулил  свыше головы. Не жалко ему! Вином их поит,
угощенье  поставил,  сам  за всяко просто пирует с ними, песни поет, пляшет.
Ну, обошел стариков.
     Те приехали домой и давай расхваливать:
     - Места привольные, угодья всякие, медь богатимая, -заработки, по всему
видать,  добрые  будут.  Хозяин  простяга.  С нами пил-гулял, не гнушался. С
таким жить можно.
     А  турчаниновски  служки  тут  как  тут. На те слова людей ловят. Так и
набрали  народу  не  то  что  для  медного  заводу,  а на все работы хватит.
Изоброчили  больше, а кого и вовсе откупили. Крепость, вишь, была. Продавали
людей-то, как вот скот какой.
     Мешкать  не стали, в то же лето перевезли всех с семьями на новые места
-  в  Полевую  нашу.  Назад  дорогу,  конечно, начисто отломили. Не говоря о
купленных,  оброчным и то обратно податься нельзя. Насчитали им за перевозку
столько,  что  до  смерти не выплатишь. А бежать от семьи кто согласен? Своя
кровь,  жалко.  Так  и  посадил  этих  людей Турчанинов. Все едино как цепью
приковал.
     Из  старых  рабочих  на  медном  заводе  только  того парнюгу оставили,
который про немецкую подлость мастерам сказал. Турчанинов и его хотел в гору
загнать, да один мастер усовестил:
     -  Что ты это! Парень полезное нам сделал. Надо его к делу приспособить
- смышленый, видать. Потом и спрашивает у парня:
     - Ты что при немцах делал?
     - Стенбухарем, - отвечает, - был.
     - Это по-нашему что же будет?
     - По-нашему, около пестов ходил, - руду толчи да сеять.
     -  Это,  -  говорит  мастер,  - дело малое - в стенку бухать. А засыпку
немецкую знаешь?
     -  Нет,  -  отвечает,  - не допущали наших. Свой у них был. Наши только
подтаскивали,  кому  сколько  велит. По этой подноске я и примечал маленько.
Понять было охота. За карнахарем тоже примечать случалось. Это который у них
медь чистил, а к плавке вовсе допуску не было.
     Мастер послушал-послушал и сказал твердое слово:
     -  Возьму  тебя  подручным.  Учить  буду  по  совести, а ты обратно мне
говори, что полезное у немцев видел.
     Так  этого парня - Андрюхой его звали - при печах и оставили. Он живо к
делу приобык и скоро сам не хуже того мастера стал, который его учил-то.
     Вот  прошло  годика  два. Вовсе не так в Полевой стало, как при немцах.
Меди  во  много  раз больше пошло. Загремели наши Гумешки. По всей земле про
них  слава  прошла.  Народу, конечно, большое увеличенье сделалось, и все из
тех краев, где у Турчанинова раньше заводишко был. У печей полно, а в горе и
того  больше.  У  Турчанинова  на  это  большая охота проявилась - деньги-то
огребать. Ему сколь хошь подавай - находил место.
     Навидячу  богател.  На  что  Строгановы,  и  тех  завидки взяли. Жалобу
подали,  что Гумешки на их землях приходятся и Турчанинову зря попали. Надо,
дескать,  их  отобрать  да им - Строгановым - отдать. Только Турчанинов в те
годы  вовсе  в  силу  вошел.  С  князьями да сенаторами попросту. Отбился от
Строгановых. При деньгах-то долго ли!
     Ну,  народу,  конечно,  тяжело приходилось, а мастерам плавильным еще и
обидно, что обманул их.
     Сперва,   как   дело   направлялось,  мягонько  похаживал  перед  этими
мастерами:
     - Потерпите, старички! Не вдруг Москва строилась. Вот обладим завод по-
хорошему, тогда вам большое облегченье выйдет.
     А  какое  облегченье?  Чем  дальше,  тем хуже да хуже. На руднике вовсе
людей  насмерть  забивают,  и  у печей начальство лютовать стало. Самолучших
мастеров по зубам бьют да еще приговаривают:
     -  На  то  не  надейтесь,  что  хитрость с медью показали. Теперь лучше
плавень знаем. Скажем вот барину, так он покажет!
     Турчанинова  тогда уже все барином звали. Барин да барин, имени другого
не  стало.  На  завод  он  вовсе и дорожку забыл. Некогда, вишь, ему - денег
много, считать надо.
     Вот  мастера,  которые  подбивали народ переселяться в здешние места, и
говорят:
     -  Надо  к  самому  сходить.  Он,  конечно,  барином стал, а все ж таки
обходительный мужик, понимает дело. Не забыл, поди, как с нами пировал?
     Обскажем ему начистоту.
     Вот и пошли всем народом, а их и не допустили.
     -  Барин,  -  говорят, - кофею напился и спать лег. Ступайте-ко на свои
места к печам да работайте хорошенько.
     Народ зашумел:
     -  Какой  такой  сон  не  к  месту  пришел! Время о полдни, а он спать!
Разбуди! Пущай к народу выходит!
     На те слова барин и вылетел. Выспался, видно. С ним оборуженных сколько
хошь.  А подручный тот - Андрюха-то, человек молодой, горячий, не испугался,
громче всех кричит, корит барина всяко. В конце концов и говорит:
     - Ты про соль-то помнишь? Что бы ты без нее был?
     -  Как,  -  отвечает  барии,  - не помнить! Схватить этого, выпороть да
посолить хорошенько! Память крепче будет.
     Ну,  и  других  тоже  хватать стали, на кого барин указывал. Только он,
сказывают,   страсть   хитрый  был,  -  не  так  распорядился,  как  казенно
начальство.  Не зря людей хватал, а со сноровкой: чтоб изъяну своему карману
не  сделать.  На  завод  хоть  не  ходил,  а через наушников до тонкости про
всякого  знал, кто чем дышит. Тех мастеров, кои побойчее да поразговорчивее,
всех  отхлестали,  а  которые  потишае,-тех  не задел. Погрозил только им: -
Глядите у меня! То же вам будет, коли стараться не станете!
     Ну, те испугались, за двоих отвечают, за всяким местом глядят, - порухи
бы  не  вышло. Только все ж таки людей недохватка - как урону не быть? Стали
один  по  одному  старых  мастеров принимать, а этого, который Андрюху учил,
вовсе  в  живых не оказалось. Захлестали старика. Вот Андрюху и взяли на его
место.  Он  сперва ничего - хорошим мастером себя показал. Всех лучше у него
дело  пошло.  Турчаниновски прислужники думают - так и есть, подшучивают еще
над парнем. Соленым его прозвали. Он без обиды к этому. Когда и сам пошутит:
     - Солено-то мяско крепче.
     Ну,  вот,  так  и уверились в него, а он тогда исхитрился, да и посадил
козлов  сразу  в  две  печи.  Да  так, слышь-ко, ловко заморозил, что крепче
нельзя. Со сноровкой сделал.
     Его,  конечно,  схватили  да  в  гору  на  цепь.  Рудничные про Андрюху
наслышаны   были,   всяко  старались  его  вызволить,  а  не  вышло.  Стража
понаставлена, людей на строгом счету держат... Ну, никак...
     Человеку  долго ли на цепи здоровье потерять? Хоть того крепче будь, не
выдюжит.  Кормежка,  вишь, худая, а воды когда принесут, когда и вовсе нет -
пей руднишную! А руднишная для сердца шибко вредная.
     Помаялся  так-то  Андрюха  с  полгода ли, с год - вовсе из сил выбился.
Тень- тенью стал, - не с кого работу спрашивать.
     Руднишный надзиратель, и тот говорит:
     -  Погоди,  скоро  тебе облегченье выйдет. Тут в случае и закопаем, без
хлопот.
     Хоронить,  значит,  ладится,  да  и  сам  Андрюха видит - плохо дело. А
молодой, - умирать неохота.
     "Эх,  -  думает,  - зря люди про Хозяйку горы сказывают. Будто помогает
она. Коли бы такая была, неуж мне не пособила бы? Видела, поди, как человека
в  горе  замордовали.  Какая  она  Хозяйка! Пустое люди плетут, себя тешат".
Подумал  так,  да и свалился, где стоял. Так в руднишную мокреть и мякнулся,
только  брызнуло.  Холодная  она  -  руднишная-то вода, а ему все равно - не
чует. Конец пришел.
     Сколько он пролежал тут - и сам не знает, только тепло ему стало. Лежит
будто  на  травке,  ветерком его обдувает, а солнышко так и припекает, так и
припекает. Как вот в покосную пору.
     Лежит Андрюха, а в голове думка:
     "Это мне перед смертью солнышко приснилось".
     Только  ему  все  жарче  да  жарче.  Он и открыл глаза. Себе не поверил
сперва.  Не в забое он, а на какой-то лесной горушечке. Сосны высоченные, на
горушке  трава  негустая  и  камешки мелконькие - плитнячок черный. Справа у
самой руки камень большой, как стена ровный, выше сосен.
     Андрюха  давай-ко  себя  руками ощупывать - не спит ли. Камень заденет,
травку  сорвет, ноги принялся скоблить - изъедены ведь грязью-то... Выходит,
- не спит, и грязь самая руднишная, а цепей на ногах нет.
     "Видно,  -  думает, -мертвяком меня выволокли, расковали, да и положили
тут,  а  я  отлежался.  Как теперь быть? В бега кинуться, али подождать, что
будет? Кто хоть меня в это место притащил?"
     Огляделся  и  видит,  -  у  камня туесочек стоит, а на нем хлеб ломтями
нарезанный. Ну, Андрюха и повеселел:
     "Свои, значит, вытащили и за мертвого не считали. Вишь, хлеба поставили
да еще с питьем! По потемкам, поди, навестить придут. Тогда все и узнаю".
     Съел  Андрюха  хлеб  до  крошки,  из  туеска  до  капельки  все выпил и
подивился,  -  не  разобрал,  что  за  питье.  Не хмелит будто, а так силы и
прибавляет.  После  еды-то  вовсе  ему хорошо стало. Век бы с этого места не
ушел. Только и то думает:
     "Как  дальше?  Хорошо,  если  свои  навестят, а вдруг вперед начальство
набежит?  Надо оглядеться хоть, в котором это месте. Тоже вот в баню попасть
бы! Одежонку какую добыть!"
     Однем словом, пришла забота. Известно, живой о живом и думает. Забрался
он на камень, видит - тут они, Гумешки-то, и завод близко, даже людей видно,
-  как  мухи  ползают.  Андрюхе  даже  боязно стало, - вдруг оттуда его тоже
увидят.  Слез  с камня, сел на старое место, раздумывает, а перед ним ящерки
бегают.  Много  их.  Всякого  цвету.  А  две  на  отличку. Обе зеленые. Одна
побольше, другая поменьше.
     Вот  бегают ящерки. Так и мелькают по траве-то, как ровно играют. Тоже,
видно,  весело  им  на солнышке. Загляделся на них Андрюха и не заметил, как
облачко  набежало.  Запокапывало,  и  ящерки враз попрятались. Только те две
зеленые-то  не  угомонились,  все  друг  за дружкой бегают и вовсе близко от
Андрюхи.  Как посильнее дождичек пошел, и они под камешки спрятались. Сунули
головенки,  -  и  нет их. Андрюхе это забавно показалось. Сам-то он от дождя
прятаться не стал. Теплый да, видать, и ненадолго. Андрюха взял и разделся.
     "Хоть, - думает, - которую грязь смоет", - и ремки свои под этот дождик
разостлал.
     Прошел  дождик,  опять  ящерки  появились. Туда-сюда шныряют и сухоньки
все.  Ну,  а  ему холодно стало. К вечеру пошло, - у солнышка уж сила не та.
Андрюха тут и подумал:
     "Вот бы человеку так же. Сунулся под камень - тут тебе и дом".
     Сам  рукой  и  уперся  в  большой камень, с которого на завод и Гумешки
глядел.  Не  то  чтобы  в силу уперся, а так легохонько толкнул в самый низ.
Только  вдруг  камень  качнулся,  как повалился на него. Андрюха отскочил, а
камень опять на место стал.
     "Что,  - думает, - за диво? Вон какой камень, а еле держится. Чуть меня
не задавил".
     Подошел  все  ж  таки  поближе,  оглядел камень со всех сторон. Никаких
щелей  нет, глубоко в землю ушел. Уперся руками в одном месте, в другом. Ну,
скала и скала. Разве она пошевелится?
     "Видно,  у  меня  в  голове  круженье от нездоровья. Почудилось мне", -
подумал Андрюха и сел опять на старое место.
     Те  две  ящерки  тут  же бегают. Одна ткнула головенкой в том же месте,
какое  Андрюха  сперва  задевал,  камень  и  качнулся.  По всей стороне щель
прошла.  Ящерка  туда  юркнула,  и щели не стало. Другая ящерка пробежала до
конца  камня  да  тут  и  притаилась,  сторожит  будто,  а  сама  на Андрюху
поглядывает:
     - Тут, дескать, выйдет. Некуда больше.
     Подождал маленько Андрюха, - опять по низу камня чутешная щелка прошла,
потом  раздаваться  стала.  В  другом-то конце из-под камня ящерка головенку
высунула,  оглядывается,  где  та - другая-то, а та прижалась, не шевелится.
Выскочила  ящерка,  другая,  и  скок  ей на хребетик - поймала, дескать! - и
глазенками  блестит,  радуется.  Потом  обе убежали. Только их и видели. Как
показали  Андрюхе, в котором месте заходить, в котором выходить. Оглядел еще
раз камень. Целехонек он, даже званья нет, чтоб где тут трещинка была.
     "Ну-ко, - думает, - попытаю еще раз".
     Уперся опять в том же месте в камень, он и повалился на Андрюху. Только
Андрюха  на  это  безо  внимания  -  вниз  глядит. Там лестница открылась, и
хорошо, слышь-ко, улаженная, как вот в новом барском доме. Ступил Андрюха на
первую   ступеньку,  а  обе  ящерки  шмыг  вперед,  как  дорогу  показывают.
Спустился еще ступеньки на две, а сам все за камень держится, думает:
     "Отпущусь - закроет меня. Как тогда в потемках-то?"
     Стоит,  и  обе  ящерки  остановились,  на него смотрят, будто ждут. Тут
Андрюха и смекнул:
     "Видно,  Хозяйка  горы  смелость мою пытает. Это, говорят, у ней первое
дело".
     Ну,  тут  он  и  решился. Смело пошел, и как голова ниже щели пришлась,
опустился  рукой  от  камня.  Закрылся камень, а внизу как солнышко взошло -
все до капельки видно стало.
     Глядит  Андрюха,  а  перед  ним  двери  створные  каменные, все узорами
изукрашенные,  а  вправо-то  однополотная дверочка. Ящерки к ней подошли - в
это,  дескать,  место.  Андрюха  отворил  дверку, а там - баня. Честь-честью
устроена,  только  все  каменное.  Полок  там, колода, ковшик и протча. Один
веничек  березовый. И жарко страсть - уши береги. Андрюха обрадовался. Хотел
первым  делом ремки свои выжарить над каменкой. Только снял их - они куда-то
и  пропали,  как  не  было.  Оглянулся, а по лавкам рубахи новые разложены и
одежи  на  спицах  сколь  хошь  навешано.  Всякая  одежа: барская, купецкая,
рабочая.  Тут  Андрюха  и  думать не стал, залез на полок и отвел душеньку -
весь  веник измочалил. Выпарился лучше нельзя, сел - отдышался. Оделся потом
по-рабочему, как ему привычно. Вышел из баньки, а ящерки его у большой двери
ждут.
     Отворил  он  - что такое? Палата перед ним, каких он и во сне не видал.
Стены-то  все  каменным  узором  изукрашены,  а посередке стол. Всякой еды и
питья  на  нем наставлено. Ну, Андрюха уж давно проголодался. Раздумывать не
стал,  за  стол  сел.  Еда  обыкновенная, питье не разберешь. На то походит,
какое он из туесочка-то пил. Сильное питье, а не хмелит.
     Наелся-напился Андрюха, как на самом большом празднике либо на свадьбе,
ящеркам поклонился:
     - На угощенье, хозяюшки!
     А они сидят обе на скамеечке высоконькой, головенками помахивают:
     - На здоровье, гостенек! На здоровье!
     Потом  одна  ящерка  - поменьше-то - соскочила со скамеечки и побежала.
Андрюха  за  ней  пошел.  Подбежала  она  ко кровати, остановилась - ложись,
дескать,  спать теперь! Кровать до того убранная, что и задеть-то ее боязно.
Ну,  все ж таки Андрюха насмелился. Лег на кровать и сразу уснул. Тут и свет
потух.
     А   на  Гумешках  тем  временем  руднишный  надзиратель  переполошился.
Заглянул  утром  в  забей,  -  жив  ли  прикованный,  -  а  там  одна  цепь.
Забеспокоился надзиратель, запобегивал:
     - Куда девался Как теперь быть?
     Пометался-пометался, никаких знаков нет, и на кого подумать - не знает.
Сказать  начальству  боится  -  самому  отвечать  придется.  Скажут  - плохо
глядел.  Вот  этот  руднишный надзиратель и придумал обрушить кровлю над тем
местом.  Не  шибко  это  просто,  а  исхитрился  все  ж  таки, - кое с боков
подгреб,  кое  сверху  наковырял.  Тогда и по начальству сказал. Начальство,
видно, не крепко в деле понимало, поверило.
     - И то, - говорит, - обвал. Вишь, как его задавило, чуть цепь видно.
     Надзиратель, конечно, поет:
     -  Отрывать  тут не к чему. Кровля вон какая ненадежная, руды настоящей
давно нет, а мертвому не все ли равно, где лежать.
     Руднишные    видели,    конечно,   -   подстроено   тут,   а   молчали.
"Отмаялся,-думают,-человек.  Чем  ему  поможешь?"  Так  начальство  и барину
сказало:
     -  Задавило,  дескать, того, Соленого-то, который нарочно в печи-козлов
посадил.
     Барин и тут свою выгоду не забыл:
     -  Это,  -  говорит,  -  его  сам бог наказал. Надо про эту штуку попам
сказать. Пущай народ наставляют, как барину супротивничать.
     Попы  и  зашумели.  Весь  народ  про  Андрюху-то узнал, что его кровлей
задавило. Пожалели, конечно:
     - Хороший парень был. Немного таких осталось.
     А  он  что? После бани-то спит да спит. Тепло ему, мягко. День проспал,
два  проспал, на другой бок перевернулся да пуще того. Выспался все ж таки и
вовсе  здоровый  стал,  будто  не хворал и в руднике не бывал. Глядит - стол
опять  полнехонек,  и  обе  ящерки  на  скамейке сидят, поглядывают. Наелся,
напился Андрюха, ящеркам поклонился, да и говорит:
     -  Теперь  не  худо  бы  барину  Турчанинову  за  соль спасибо сказать.
Подарочек сделать, чтоб до слез чихнул.
     Одна  ящерка  -  поменьше-то - сейчас соскочила со скамейки и побежала.
Андрюха  за  ней.  Привела  его  ящерка  к другой двери. Отворил, а там тоже
лестница,  в  потолок  идет. На потолке скобочка медная, как ручка. Андрюха,
понятно,  догадался,  к  чему она. Поднялся по лестнице, повел эту скобочку,
выход  и  открылся.  Вышел Андрюха на горушечку, а время, глядит, к вечеру -
солнышко на закате.
     "Это,  -  думает,  -  мне  и  надо. Схожу по потемкам на рудник. Может,
повидаю кого, узнаю, как у них там и в заводе что".
     Пошел  потихоньку.  Сторожится, конечно, как бы его не увидели, кому не
надо.  Подобрался  к  руднику,  за  вересовым кустом притаился. Людей у руды
много,  а подходящего случаю не выходит. Либо грудками копошатся, либо не те
люди.  Темненько  уж  стало.  Тут  и  отбился  один,  близко подошел. Парень
простоватый,  а  так  надежный.  Вместе с Андрюхой у печей ходил, да тоже на
Гумешки попал. Андрюха и говорит ему негромко:
     - Михаиле! Иди-ко поближе.
     Тот сперва пошел на голос, потом остановился, спрашивает:
     - Кому надо?
     - Иди, - говорю, - ближе.
     Михаиле  еще  подался,  а  уж,  видать, боится чего-то. Андрюха тогда и
выглянул  из-за  куста,  показаться  хотел,  чтоб  он не сомневался. Михаиле
сойкнул  да  бежать.  Как  нарочно в ту пору еще бабеночку одну к тому месту
занесло. Она тоже Андрюху-то увидала. Визг подняла - уши затыкай.
     - Ой, батюшки, покойник! Ой, покойник!
     Михаило тоже кричит:
     - Андрюху Соленого видел! Как есть такой показался, как до рудника был!
Вон за тем кустом вересовым!
     В  народе  беспокойство пошло. Побежали которые с рудника, а начальство
вперед всех. Другие говорят;
     - Надо поглядеть, что за штука!
     Пошли тулаем, а так Андрюхе неладно показалось.
     "Покажись, - думает, - зря-то, а мало ли кто в народе случится".
     Он  и  отошел  подальше  в  лес.  Те  побоялись  глубоко-то,  заходить,
потолклись около куста, расходиться стали.
     Андрюха  тут  и  удумал.  Обошел Гумешки лесом да ночью прямо на медный
завод.  Увидели  его  там  -  перепугались.  Побросали  все,  да  кто  куда.
Надзиратель  ночной с перепугу на крышу залез. На другой день уж его сняли -
обеспамятел  вовсе...  Андрюха  и  походил  у  печей-то,  Опять  все наглухо
заморозил да к барину.
     Тот, конечно, прослышал о покойнике, попов велел нарядить, только их на
ту  пору  найти  не  могли.  Тогда  барин накрепко заперся в доме и не велел
никому  отворять.  Андрюха  видит  - не добудешь его, ушел на свое место - в
узорчату палату. Сам думает:
     "Погоди! Еще я тебе соль попомню!"
     На  другой день в заводе суматоха. Шутка ли, во всех печах козлы. Барин
слезами  ревет.  На Гумешках тоже толкошатся. Им велел отрыть задавленного и
попам отдать, - пущай, дескать, хорошенько захоронят, по всем правилам, чтоб
не встал больше.
     Разобрали  обвал,  а  там  тела-то  и  нет. Одна цепь осталась и кольца
ножные  целехоньки,  не надпилены даже. Тут руднишного надзирателя потянули.
Он  еще  повертелся,  на рабочих хотел свалить, потом уж рассказал, как было
дело. Сказали барину - сейчас перемена вышла. Рвет и мечет:
     - Поймать, коли живой!
     Всех своих стражников-прислужников нарядил лес обыскивать.
     Андрюха этого не знал и вечером опять на горушечку вышел. Сколь, видно,
ни  хорошо  в  подземной  палате,  а на горушечке все лучше. Сидит у камня и
раздумывает, как бы ему со своими друзьями повидаться. Ну, девушка тоже одна
на уме была.
     "Небось, и она поверила, что умер. Поплакала, поди, сколь-нибудь?"
     Как  на  грех,  в  ту пору женщины по лесу шли. С покосу ворочались али
так, ягодницы припозднились... Ну, мало ли по лесу народу летом проходит. От
той горушечки близенько шли. Сначала Андрюха слышал, как песни пели, потом и
разговор разбирать стал.
     Вот одна-то и говорит:
     -  Заподумывала,  поди,  Тасютка, как про Андрюху услыхала. Живой ведь,
сказывают, он.
     Другая отвечает:
     - Как не живой, коли все печи заморозил!
     - Ну, а Тасютка-то что? Искать, поди, собралась?
     -  Дура  она, Тасютка-то. Вчера сколь ей говорила, а она старухам своим
верит. Боится, как бы Андрюха к ней под окошко не пришел, а сама ревет.
     -  Дура  и  есть.  Не  стоит  такого  парня.  Вот бы у меня такой был -
мертвого бы не побоялась.
     Слышит  это  Андрюха, и потянуло его поглядеть, кто это Тасютку осудил.
Сам думает: "Нелзя ли через них весточку послать?"
     Пошел  на  голоса.  Видит  - знакомые девчонки, только никак объявиться
нельзя.  Много,  видишь,  народу-то  идет,  да  еще  ребятишки есть. Ну, как
объявишься? Поглядел-поглядел, не показался. Пошел обратно.
     Сел  на  старое  место,  пригорюнился.  А  пока  он  ходил, его, видно,
какой-то барский пес и углядел да потихоньку другим весточку подал. Окружили
горушечку. Радуются все. Самоглавный закричал:
     - Бери его!
     Андрюха  видит  -  со  всех сторон бегут... Нажал на камень, да и туда.
Стражники-прислужники  подбежали,  -  никого нет. Куда девался? Давай на тот
камень   напирать.  Пыхтят-стараются.  Ну,  разве  его  сдвинешь?  Одумались
маленько, страх опять на них напал:
     - В самделе, видно, покойник, коли через камень ушел.
     Побежали к барину, обсказали ему. Того и запотряхивало с перепугу-то.
     -  В  Сысерть, - говорит, - мне надо. Дело спешное там. Вы тут без меня
ловите. В случае не поймаете - строго взыщу с вас.
     Погрозил  - и на лошадь да в Сысерть и угнал. Прислужники не знают, что
им  делать.  Ну,  на  то  вывели  - надо горушку караулить. Андрюха там, под
камнем-  то,  тоже  заподумывал:  как  быть?  Сидеть  без дела непривычно, а
выходить не приходится.
     "Ночью, - думает, - попытаю. Не удастся ли по потемкам выбраться, а там
видно будет".
     Надумал  эдак-то,  хотел  еды  маленько  на дорогу в узелок навязать, а
ящерок  нету.  Ему  как-то  без  них неловко стало, вроде крадучись возьмет.
"Ладно,  -  думает,  -  и  без  этого  обойдусь. Живой буду - хлеба добуду".
Поглядел на узорчату палату, полюбовался, как все устроено, и говорит:
     - Спасибо этому дому - пойду к другому.
     Тут  Хозяйка  и  показалась  ему,  как быть должно. Остолбенел парень -
красота какая! А Хозяйка говорит:
     - На верх больше ходу нет. Другой дорогой пойдешь. О еде не беспокойся.
Будет  тебе,  как  захочешь, - заслужил. Выведет тебя дорога, куда надо. Иди
вон в те двери, только, чур, не оглядывайся. Не забудешь?
     - Не забуду, - отвечает, - спасибо тебе за все доброе.
     Поклонился  ей  и  пошел  к  дверям,  а там точь-в-точь такая же девица
стоит,  только еще ровно краше. Андрюха не вытерпел, оглянулся, - где та-то?
А она пальцем грозит:
     - Забыл обещанье свое?
     - Забыл, - отвечает, - ума в голове не стало.
     -  Эх  ты,  - говорит, - а еще Соленый! По всем статьям парень вышел, а
как  девок  разбирать,  так  и  неустойку  показал.  Что  мне теперь с тобой
делать-то?
     - Твоя, - говорит, - воля.
     -  Ну,  ладно.  На  первый  раз прощается, другой раз не оглянись. Худо
тогда будет.
     Пошел  Андрюха,  а  та, другая-то, сама ему двери отворила. Там штольня
пошла. Светло в ней, и конца не видно.
     Оглянулся  ли другой раз Андрей и куда его штольня вывела, - про то мне
старики  не  сказывали.  С той только поры в наших местах этого парня больше
не видали, а на памяти держали.
     Посолил он Турчанинову-то!
     А   те   -  прислужники-то  турчанииовски  -  долго,  слышь-ко,  камень
караулили.
     Днем и ночью кругом камня стояли. Нарочно народ ходил поглядеть на эких
дураков.  Потом,  видно,  им  самим надоело. Давай тот камень порохом рвать.
Руднишных  нагнали.  Ну,  разломали, конечно, а барин к той поре отутовел, -
отошел от страху да их же ругать.
     -  Пока,  - кричит, - вы пустой камень караулили, мало ли в заводе и на
Гумешках урону вышло. Вон у приказчика-то зад сожгли. Куда годится?
Собрание сочинений в трех томах. Том первый
Сказ  "Медной  горы  Хозяйка" положил начало целой группе произведений,
объединяемых  образом  Малахитницы.  В  эту  группу, кроме указанного сказа,
входят  еще девять произведений, в том числе; "Приказчиковы подошвы" (1936),
"Сочневы  камешки"  (1937), "Малахитовая шкатулка" (1938), "Каменный цветок"
(1938),  "Горный  мастер"  (1939),  "Две  ящерки"  (1939), "Хрупкая веточка"
(1940), "Травяная западенка" (1940), "Таюткино зеркальце" (1941).
     Впервые  опубликован  в  1939  г.  (журнал "Октябрь", э 5-6, 1939 г., а
также  в первом издании книги "Малахитовая шкатулка", Свердловское областное
издательство, 1939 г.).
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.09.2002 13:33


Полезные ссылки:

Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
Либмонстр - читай и публикуй!
Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)



Поиск по фамилии автора:

А Б В Г Д Е-Ё Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш-Щ Э Ю Я

Старая библиотека, 2009-2024. Все права защищены (с) | О проекте | Опубликовать свои стихи и прозу

Worldwide Library Network Белорусская библиотека онлайн

Новая библиотека