Рэй Брэдбери. Пешеход


---------------------------------------------------------------
     © Ray Bradbury
     © Copyright 

Нора Галь

, 

наследники

 перевод
     Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского
---------------------------------------------------------------
     Больше всего на свете Леонард Мид  любил  выйти  в тишину, что туманным
ноябрьским вечером, часам к восьми, окутывает город, и --  руки в карманы --
шагать сквозь тишину по неровному асфальту тротуаров, стараясь  не наступить
на проросшую из трещин траву. Остановясь на  перекрестке, он  всматривался в
длинные  улицы,  озарен­ные  луной, и решал,  в  какую  сторону  пойти, -- а
впрочем, невелика разница: ведь  в этом мире, в лето  от Рождества  Христова
две тысячи пятьдесят третье,  он один или все равно что один;  и наконец  он
решался, выбирал  дорогу  и шагал, и перед ним, точно дым сигары, клубился в
мороз­ном воздухе пар его дыхания.
     Иногда он шел так часами, отмеряя милю за милей, и возвращался только в
полночь. На ходу он оглядывал дома  и домики с  темными окнами  -- казалось,
идешь по  клад­бищу,  и  лишь  изредка, точно  светлячки,  мерцают за окнами
слабые, дрожащие отблески. Иное окно еще  не завешено  на ночь, и в  глубине
комнаты вдруг мелькнут на стене серые призраки; а другое окно еще не закрыли
-- и из здания, похожего на склеп, послышатся шорохи и шепот.
     Леонард  Мид останавливался,  склонял голову набок, и  прислушивался, и
смотрел, а потом неслышно шел дальше по  бугристому тротуару. Давно  уже он,
отправляясь на вечернюю  прогулку, предусмотрительно надевал туфли на мягкой
подошве: начни  он  стучать  каблуками,  в каждом квартале все собаки станут
встречать и провожать его ярост­ным лаем, и повсюду защелкают выключатели, и
замаячат  в  окнах  лица -- всю  улицу спугнет  он,  одинокий  путник, своей
прогулкой в ранний ноябрьский вечер.
     В  этот вечер  он направился  на запад --  там, невидимое, лежало море.
Такой был  славный  звонкий морозец,  даже пощипывало  нос, и  в груди будто
рождественская  елка  горела,  при каждом  вздохе  то  вспыхивали,  то гасли
холодные  огоньки,  и  колкие  ветки  покрывал незримый  снег. Приятно  было
слушать,  как шуршат под мягкими  подошвами  осен­ние  листья,  и  тихонько,
неторопливо насвистывать сквозь зубы,  и порой,  подобрав  сухой  лист,  при
свете редких  фона­рей  всматриваться на ходу в узор тонких жилок, и вдыхать
горьковатый запах увядания.
     -- Эй, вы там, -- шептал он, проходя, каждому дому, -- что у вас  нынче
по четвертой программе, по седьмой, по девятой? Куда скачут  ковбои? А из-за
холма сейчас, конечно, подоспеет на выручку наша храбрая кавалерия?
     Улица тянулась  вдаль, безмолвная и  пустынная, лишь его тень скользила
по ней, словно  тень  ястреба  над  полями.  Если закрыть глаза и стоять  не
шевелясь,  почудится,  будто тебя занесло в  Аризону, в  самое сердце зимней
безжиз­ненной  равнины,  где не дохнет ветер  и на тысячи миль не  встретить
человеческого  жилья, и только  русла пересохших рек --  безлюдные  улицы --
окружают тебя в твоем одино­честве.
     -- А что теперь? -- спрашивал он у домов, бросив взгляд на ручные часы.
--  Половина  девятого?  Самое   время  для  дюжины  отборных  убийств?  Или
викторина?  Эстрадное обо­зрение?  Или вверх  тормашками  валится  со  сцены
комик?
     Что это -- в доме, побеленном луной, кто-то негромко засмеялся? Леонард
Мид  помедлил  -- нет,  больше ни  звука, и  он  пошел дальше. Споткнулся --
тротуар тут особенно неровный. Асфальта совсем не видно, все заросло цветами
и травой.  Десять лет он бродит  вот  так, то среди дня,  то ночами, отшагал
тысячи миль, но еще ни разу ему не по­встречался ни один пешеход, ни разу.
     Он вышел  на тройной перекресток, здесь в  улицу вли­вались  два шоссе,
пересекавшие город; сейчас  тут было тихо. Весь день по  обоим шоссе с ревом
мчались авто­мобили, без передышки  работали бензоколонки,  машины жужжали и
гудели,  словно  тучи  огромных  жуков,  тесня  и обгоняя друг друга, фыркая
облаками выхлопных газов, и неслись, неслись каждая к своей далекой цели. Но
сейчас и  эти  магистрали тоже похожи на  русла рек, обнаженные засу­хой, --
каменное ложе молча стынет в лунном сиянии.
     Он  свернул в переулок, пора было возвращаться. До дому оставался всего
лишь  квартал, как вдруг из-за угла  вылетела одинокая машина  и его ослепил
яркий сноп света.  Он замер, словно ночная бабочка в луче фонаря, потом, как
завороженный, двинулся на свет.
     Металлический голос приказал:
     -- Смирно! Ни с места! Ни шагу!
     Он остановился.
     -- Руки вверх!
     -- Но... -- начал он.
     -- Руки вверх! Будем стрелять!
     Ясное  дело -- полиция,  редкостный,  невероятный случай; ведь на  весь
город с  тремя  миллионами жителей  осталась  одна-единственная  полицейская
машина, не так ли?  Еще год назад, в 2052-м -- в  год выборов -- полицейские
силы  были сокращены, из трех машин осталась одна. Преступность все убывала;
полиция стала не нужна, только эта единственная машина все кружила и кружила
по пустынным улицам.
     -- Имя? -- негромким металлическим голосом спросила полицейская машина;
яркий свет фар слепил глаза, людей не разглядеть.
     -- Леонард Мид, -- ответил он.
     -- Громче!
     -- Леонард Мид!
     -- Род занятий?
     -- Пожалуй, меня следует назвать писателем.
     -- Без определенных  занятий, --  словно  про себя  сказала полицейская
машина.  Луч света упирался ему  в грудь, про­низывал  насквозь,  точно игла
жука в коллекции.
     -- Можно сказать и так, -- согласился Мид.
     Он  ничего не писал  уже  много  лет.  Журналы и книги никто больше  не
покупает. "Все теперь  замыкаются по вечерам в домах,  подобных склепам", --
подумал он,  про­должая  недавнюю  игру воображения. Склепы тускло осве­щает
отблеск телевизионных экранов, и люди сидят перед  экранами, точно мертвецы;
серые или разноцветные отсветы скользят по  их лицам, но никогда не задевают
душу.
     -- Без определенных  занятий, -- прошипел механический голос. -- Что вы
делаете на улице?
     -- Гуляю, -- сказал Леонард Мид.
     -- Гуляете?!
     -- Да, просто гуляю, -- честно повторил он, но кровь отхлынула от лица.
     -- Гуляете? Просто гуляете?
     -- Да, сэр.
     -- Где? Зачем?
     -- Дышу воздухом. И смотрю.
     -- Где живете?
     -- Южная сторона, Сент-Джеймс-стрит, одиннадцать.
     -- Но воздух есть и у вас  в  доме, мистер Мид? Конди­ционная установка
есть?
     -- Да.
     -- А чтобы смотреть, есть телевизор?
     -- Нет.
     --  Нет?  --  Молчание,  только  что-то  потрескивает,  и  это  --  как
обвинение.
     -- Вы женаты, мистер Мид?
     -- Нет.
     -- Не женат, -- произнес жесткий голос за слепящей по­лосой света.
     Луна  поднялась  уже  высоко  и  сияла среди звезд, дома стояли  серые,
молчаливые.
     -- Ни одна женщина на меня не польстилась, -- с улыбкой  сказал Леонард
Мид.
     -- Молчите, пока вас не спрашивают.
     Леонард Мид ждал, холодная ночь обступала его.
     -- Вы просто гуляли, мистер Мид?
     -- Да.
     -- Вы не объяснили, с какой целью.
     --  Я объяснил:  хотел  подышать воздухом,  поглядеть  во­круг,  просто
пройтись.
     -- Часто вы этим занимаетесь?
     -- Каждый вечер, уже много лет.
     Полицейская машина  торчала  посреди улицы,  в  ее  радио­глотке что-то
негромко гудело.
     -- Что ж, мистер Мид, -- сказала она.
     -- Это все? -- учтиво спросил Мид.
     -- Да, -- ответил голос. -- Сюда. --  Что-то  дохнуло, что-то щелкнуло.
Задняя дверца машины распахнулась. -- Вле­зайте.
     -- Погодите, ведь я ничего такого не сделал!
     -- Влезайте.
     -- Я протестую!
     -- Ми-стер Мид!
     И он  пошел  нетвердой походкой,  будто  вдруг  захмелел. Проходя  мимо
лобового стекла, заглянул внутрь. Так и знал: никого ни на переднем сиденье,
ни вообще в машине.
     -- Влезайте.
     Он взялся за  дверцу и заглянул -- заднее сиденье  по­мещалось в черном
тесном ящике,  это  была  узкая  тюремная  камера, забранная решеткой. Пахло
сталью.  Едко   пахло  дезинфекцией;   все  отдавало   чрезмерной  чистотой,
жестко­стью, металлом. Здесь не было ничего мягкого.
     --  Будь вы  женаты,  жена могла бы подтвердить ваше  алиби, --  сказал
железный голос. -- Но...
     -- Куда вы меня повезете?
     Машина словно засомневалась, послышалось слабое жуж­жание и щелчок, как
будто  где-то  внутри  механизм-инфор­матор  выбросил  пробитую  отверстиями
карточку и подста­вил ее взгляду электрических глаз.
     --   В   Психиатрический   центр   по   исследованию    атависти­ческих
наклонностей.
     Он  вошел  в  клетку. Дверь бесшумно захлопнулась.  Поли­цейская машина
покатила по ночным улицам, освещая себе путь приглушенными огнями фар.
     Через минуту показался дом, он был один такой  на одной только улице во
всем этом  городе  темных  домов --  един­ственный дом, где зажжены были все
электрические лампы и желтые  квадраты  окон празднично  и  жарко  горели  в
хо­лодном сумраке ночи.
     -- Вот он, мой дом, -- сказал Леонард Мид.
     Никто ему не ответил.
     Машина мчалась  все дальше и  дальше по улицам --  по  каменным  руслам
пересохших рек, позади оставались пус­тынные  мостовые и пустынные тротуары,
и нигде в ледяной ноябрьской ночи больше ни звука, ни движения.
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского