37р.




Рэй Брэдбери. Апрельское колдовство


---------------------------------------------------------------
     Л. Жданов, перевод
     Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского
---------------------------------------------------------------
     Высоко-высоко, выше гор, ниже звезд, над рекой, над прудом, над дорогой
летела Сеси. Невидимая, как юные весенние ветры, свежая, как дыхание клевера
на су­меречных лугах... Она парила в горлинках, мягких, как белый горностай,
отдыхала в  деревьях и жила в цветах, улетая с  лепестками от самого легкого
дуновения. Она сидела в прохладной, лимонно-зеленой, как мята, лягушке рядом
с блестящей лужей. Она бежала в косматом псе и громко лаяла, чтобы услышать,
как между амбарами вдалеке мечется эхо. Она жила в нежной апрельской травке,
в чистой, как слеза, влаге, которая испарялась из пахнущей мускусом почвы.
     "Весна... -- думала Сеси. -- Сегодня ночью я побываю во всем, что живет
на свете".
     Она  вселялась  в  франтоватых  кузнечиков на пятнистом гудроне  шоссе,
купалась  в капле  росы  на железной ограде. В  этот неповторимый  вечер  ей
исполнилось ровно семнадцать лет, и душа ее, поминутно преображаясь, летела,
незримая, на ветрах Иллинойса.
     -- Хочу влюбиться, -- произнесла  она. Она еще за ужином сказала то  же
самое. Родители пере­глянулись и приняли чопорный вид.
     --  Терпение,  -- посоветовали они.  -- Не забудь, ты не как  все. Наша
Семья вся особенная, необычная. Нам  нельзя общаться с обыкновенными людьми,
тем более вступать в брак. Не то мы лишимся своей магической силы. Ну скажи,
разве ты захочешь утратить дар волшебных путешествий? То-то... Так  что будь
осторожна. Будь осторожна!
     Но  в своей  спальне  наверху  Сеси  чуть-чуть  надушила  шею и  легла,
трепещущая,  взволнованная,  на  кровать с  пологом,  а над полями Иллинойса
всплыла молочная луна, превращая реки в сметану, дороги -- в платину.
     -- Да, -- вздохнула  она, --  я из необычной Семьи. День  мы спим, ночь
летаем  по  ветру,  как черные  бумажные  змеи. Захотим --  можем  всю  зиму
проспать в кротах, в  теплой земле. Я могу жить в чем угодно -- в камушке, в
крокусе, в богомоле. Могу оставить здесь свою невзрачную оболочку из плоти и
послать душу далеко-далеко в полет, на поиски приключений. Лечу!
     И ветер понес ее над полями, над лугами.
     И коттеджи внизу лучились ласковым весенним светом, и тускло рдели окна
ферм.
     "Если  я  такое  странное  и невзрачное  создание,  что  сама  не  могу
надеяться на любовь, влюблюсь через кого-нибудь другого", -- подумала она.
     Возле фермы, в весеннем сумраке, темноволосая девушка лет девятнадцати,
не больше, доставала воду из глубокого каменного колодца. Она пила.
     Зеленым листком Сеси упала в колодец. Легла на  нежный мох и посмотрела
вверх, сквозь темную прохладу. Миг -- и она в невидимой суетливой амебе, миг
--  и она в капле воды! И уже  чувствует,  как холодная  кружка  несет  ее к
горячим губам девушки. В ночном воздухе мягко отдались глотки.
     Сеси поглядела вокруг глазами этой девушки.
     Проникла в темноволосую голову и  ее блестящими гла­зами  посмотрела на
руки,   которые  тянули  шершавую  веревку.  Розовыми   раковинами  ее  ушей
вслушалась  в  окружающий девушку  мир.  Ее  тонкими ноздрями уловила  запах
незна­комой  среды.  Ощутила,  как  ровно, как  сильно бьется  юное  сердце.
Ощутила, как вздрагивает в песне чужая гортань.
     "Знает  ли  она, что я  здесь?"  --  подумала  Сеси. Девушка  ахнула  и
уставилась на черный луг.
     -- Кто там? Никакого ответа.
     -- Это всего-навсего ветер, -- прошептала Сеси.
     -- Всего-навсего ветер. -- Девушка тихо рассмеялась, но ей было жутко.
     Какое  чудесное  тело  было  у  этой  девушки!  Нежная  плоть облекала,
скрывая, остов из лучшей, тончайшей кости. Мозг был словно цветущая во мраке
светлая  чайная роза, рот благоухал, как легкое вино. Под упругими губами --
белые-белые  зубы,  брови  красиво изогнуты,  волосы  ласково, мягко  гладят
молочно-белую шею. Поры были маленькие, плотно закрытые. Нос задорно смотрел
вверх, на луну, щеки пыла­ли, будто два маленьких очага. Чутко пружиня, тело
переходило  от одного движения к  другому  и  все  время  как  будто  что-то
напевало про себя. Быть  в этом теле, в этой голове -- все равно что греться
в пламени камина, поселиться в мур­лыканье спящей кошки, плескаться в теплой
воде ручья, стре­мящегося через ночь к морю.
     "А мне здесь славно", -- подумала Сеси.
     -- Что? -- спросила девушка, словно услышала голос.
     -- Как тебя звать? -- осторожно спросила Сеси.
     -- Энн Лири, -- Девушка встрепенулась. -- Зачем я это вслух сказала?
     -- Энн, Энн -- прошептала Сеси. -- Энн, ты влюбишься.
     Как  бы в ответ на ее слова,  с дороги  донесся громкий  топот  копыт и
хруст  колес по  щебню. Появилась повозка, на  ней сидел  рослый парень, его
могучие  ручищи крепко  держали натянутые вожжи, и его улыбка осветила  весь
двор.
     -- Энн!
     -- Это ты, Том?
     -- Кто же еще? -- Он соскочил на землю и привязал вожжи к изгороди.
     -- Я с тобой не разговариваю! --  Энн отвернулась так резко, что  ведро
плеснуло водой.
     -- Нет! -- воскликнула Сеси.
     Энн  опешила. Она взглянула на холмы и на первые весенние  звезды.  Она
взглянула на мужчину, которого звали Томом. Сеси заставила ее уронить ведро.
     -- Смотри, что ты натворил! Том подбежал к ней.
     -- Смотри, это все из-за тебя!
     Смеясь, он вытер ее туфли носовым платком.
     -- Отойди!
     Она  ногой оттолкнула его руки,  но он  только  продолжал  смеяться, и,
глядя на него из своего далекого далека, Сеси видела его голову --  крупную,
лоб  -- высокий,  нос  -- орли­ный, глаза -- блестящие, плечи  -- широкие  и
налитые силой руки, которые  бережно  гладили туфли  платком. Глядя  вниз из
потаенного  чердака  красивой  головки,  Сеси  потянула  скрытую  проволочку
чревовещания, и милый ротик тотчас открылся:
     -- Спасибо!
     -- Вот как, ты умеешь быть вежливой?
     Запах сбруи от его рук, запах конюшни, пропитавший его одежду, коснулся
чутких  ноздрей, и  тело  Сеси, лежащее  в  постели далеко-далеко за темными
полями  и цветущими  лугами,  беспокойно  зашевелилось,  словно  она  что-то
увидела во сне.
     -- - Только не с тобой! -- ответила Энн.
     -- Т-с, говори ласково, -- сказала Сеси, и пальцы Энн сами потянулись к
голове Тома. Энн отдернула руку.
     -- Я с ума сошла!
     -- Верно.  --  Он кивнул,  улыбаясь, слегка озадаченный. --  Ты  хотела
потрогать меня?
     -- Не знаю. Уходи, уходи! -- Ее щеки пылали, словно розовые угли.
     -- Почему ты  не убегаешь? Я тебя не  держу. --  Том вы­прямился. -- Ты
передумала? Пойдешь сегодня со мной на танцы? Это очень важно. Я потом скажу
почему.
     -- Нет, -- ответила Энн.
     --  Да!  --  воскликнула  Сеси. -- Я  еще  никогда не  танце­вала. Хочу
танцевать. Я еще никогда не носила  длинного шуршащего  платья. Хочу платье.
Хочу  танцевать всю ночь. Я еще никогда не  была в танцующей женщине, папа и
мама ни разу мне не позволяли. Собаки, кошки, кузнечики, листья -- я во всем
на свете побывала в  разное время, но  никогда  не была  женщиной в весенний
вечер, в такой вечер, как этот... О, прошу тебя, пойдем на танцы!
     Мысль ее напряглась, словно расправились пальцы в новой перчатке.
     -- Хорошо, -- сказала Энн Лири. -- Я пойду с тобой на танцы, Том.
     --  А  теперь  -- в дом,  живо! -- воскликнула  Сеси. --  Тебе еще надо
умыться, сказать родителям, достать платье, утюг в руки, за дело!
     -- Мама, -- сказала Энн, -- я передумала.
     Повозка мчалась  по дороге, комнаты фермы  вдруг ожили, кипела вода для
купания, плита  раскаляла утюг для платья, мать  металась из угла  в угол, и
рот ее ощетинился шпиль­ками.
     -- Что это на тебя вдруг нашло, Энн? Тебе ведь не нравится Том!
     -- Верно. -- И Энн в разгар приготовлений вдруг застыла на месте.
     "Но ведь весна!" -- подумала Сеси.
     -- Сейчас весна, -- сказала Энн.
     "И такой чудесный вечер для танцев", -- подумала Сеси.
     -- ...для танцев, -- пробормотала Энн Лири.
     И вот она уже сидит  в корыте, и  пузырчатое мыло пенится  на ее  белых
покатых  плечах,  лепит  под  мышками  гнездышки,  теплая  грудь скользит  в
ладонях, и  Сеси заставляет губы  шевелиться. Она терла тут,  мылила  там, а
теперь -- встать! Вытереться полотенцем! Духи! Пудра!
     -- Эй, ты? -- Энн окликнула свое отражение в зеркале: белое  и розовое,
словно лилии и гвоздики. -- Кто ты сего­дня вечером?
     -- Семнадцатилетняя девушка. -- Сеси выглянула из ее фиалковых глаз. --
Ты меня не видишь. А ты знаешь, что я здесь?
     Энн Лири покачала головой:
     -- Не иначе, в меня вселилась апрельская ведьма.
     -- Горячо, горячо! -- рассмеялась Сеси. -- А теперь оде­ваться.
     Ах, как сладостно, когда красивая одежда облекает пышу­щее жизнью тело!
И снаружи уже зовут...
     -- Энн, Том здесь!
     -- Скажите ему, пусть подождет. -- Энн вдруг села. -- Скажите, что я не
пойду на танцы.
     -- Что такое? -- сказала мать, стоя на пороге.
     Сеси  мигом  заняла  свое место.  На  какое-то  роковое  мгновение  она
отвлеклась, покинула тело Энн.  Услышала далекий топот копыт, скрип колес на
лунной дороге и вдруг подумала: "Полечу, найду Тома, проникну в его  голову,
посмотрю, что  чувствует  в  такую  ночь  парень двадцати двух лет".  И  она
пустилась в  полет над вересковым  лугом, но тотчас вернулась, будто птица в
родную клетку, и замета­лась, забилась в голове Энн Лири.
     -- Энн!
     -- Пусть уходит!
     -- Энн! -- Сеси устроилась поудобнее и напрягла свои мысли.
     Но Энн закусила удила.
     -- Нет-нет, я его ненавижу!
     Нельзя было ни на миг оставлять ее. Сеси подчинила себе руки девушки...
сердце... голову исподволь, осторож­но: "Встань!" -- подумала она.
     Энн встала.
     "Надень пальто!"
     Энн надела пальто.
     "Теперь иди!"
     "Нет!" -- подумала Энн Лири.
     "Ступай!"
     --  Энн, -- заговорила мать, --  не заставляй больше Тома ждать. Сейчас
же иди, и никаких фокусов. Что это на тебя нашло?
     -- Ничего, мама. Спокойной ночи. Мы вернемся поздно.
     Энн и Сеси вместе выбежали в весенний вечер.
     Комната,  полная  плавно  танцующих голубей, которые  мягко  распускают
оборки своих  величавых,  пышных  перьев, комната,  полная  павлинов, полная
радужных пятен и бли­ков. И посреди всего этого кружится, кружится, кружится
в танце Энн Лири...
     -- Какой сегодня чудесный вечер! -- сказала Сеси.
     -- Какой чудесный вечер! -- произнесла Энн.
     -- Ты какая-то странная, -- сказал Том.
     Вихревая  музыка окутала их мглой, закружила в струях песни; они плыли,
качались,  тонули  и вновь  всплывали за глотком  воздуха,  цепляясь друг за
друга,  словно  утопающие,  и опять кружились,  кружились в вихре, в шепоте,
вздохах, под звуки "Прекрасного Огайо".
     Сеси напевала. Губы Энн разомкнулись, и зазвучала мело­дия.
     -- Да, я странная, -- ответила Сеси.
     -- Ты на себя не похожа, -- сказал Том.
     -- Сегодня да.
     -- Ты не та Энн Лири, которую я знал.
     -- Совсем, совсем не та, -- прошептала Сеси за много-много миль оттуда.
     -- Совсем не та, -- послушно повторили губы Энн.
     -- У меня какое-то нелепое чувство, -- сказал Том.
     -- Насчет чего?
     --  Насчет тебя.  --  Он  чуть  отодвинулся и, кружа  ее,  при­стально,
пытливо посмотрел на разрумянившееся лицо. -- Твои глаза, -- произнес он, --
не возьму в толк.
     -- Ты видишь меня? -- спросила Сеси.
     -- Ты вроде бы здесь, и вроде бы где-то далеко отсюда. -- Том осторожно
ее кружил, лицо у него было озабоченное.
     -- Да.
     -- Почему ты пошла со мной?
     -- Я не хотела, -- ответила Энн.
     -- Так почему же?..
     -- Что-то меня заставило.
     -- Что?
     -- Не знаю. -- В голосе Энн зазвенели слезы.
     --  Спокойно, тише...  тише...  -- шепнула Сеси.  -- Вот так.  Кружись,
кружись.
     Они шуршали и  шелестели,  взлетали и  опускались в темной  комнате,  и
музыка вела и кружила их.
     -- И все-таки ты пошла на танцы, -- сказал Том.
     -- Пошла, -- ответила Сеси.
     -- Хватит. -- И  он легко увлек ее в танце к двери, на волю, неприметно
увел прочь от зала, от музыки и людей. Они забрались в повозку и сели рядом.
     -- Энн, -- сказал он и взял ее руки дрожащими руками, -- Энн.
     Но он произносил ее  имя  так, словно это было вовсе и не  ее  имя.  Он
пристально смотрел на бледное лицо Энн, теперь ее глаза были открыты.
     -- Энн, было время, я любил тебя, ты это знаешь, -- сказал он.
     -- Знаю.
     --  Но ты  всегда  была  так  переменчива, а  мне не  хотелось страдать
понапрасну.
     -- Ничего страшного, мы еще так молоды, -- ответила Энн.
     -- Нет-нет, я хотела сказать: прости меня, -- сказала Сеси.
     -- За что простить? -- Том отпустил ее руки и насто­рожился.
     Ночь была теплая,  и отовсюду их  обдавало  трепетное дыхание земли,  и
зазеленевшие деревья тихо дышали шур­шащими, шелестящими листьями.
     -- Не знаю, -- ответила Энн.
     -- Нет,  знаю, -- сказала Сеси. -- Ты высокий, ты самый красивый парень
на свете. Сегодня чудесный  вечер, я на всю жизнь запомню, как я провела его
с тобой.
     И она протянула  холодную  чужую руку за  его сопро­тивляющейся  рукой,
взяла ее, стиснула, согрела.
     -- Что  с  тобой  сегодня?  --  сказал,  недоумевая, Том.  --  То  одно
говоришь, то  другое. Сама на себя не похожа. Я тебя по старой  памяти решил
на танцы позвать. Поначалу спро­сил просто так. А когда мы  стояли с тобой у
колодца, вдруг почувствовал -- ты как-то переменилась, сильно перемени­лась.
Стала  другая.  Появилось   что-то   новое...  мягкость  какая-то...  --  Он
подыскивал слова. -- Не знаю, не умею сказать. И смотрела не так. И голос не
тот. И я знаю: я опять в тебя влюблен.
     "Не в нее, -- сказала Сеси, -- в меня!"
     -- А я боюсь  тебя любить, -- продолжал он.  --  Ты  опять станешь меня
мучить.
     -- Может быть, -- ответила Энн.
     "Нет-нет, я всем сердцем буду тебя  любить! -- подумала  Сеси.  -- Энн,
скажи ему это, скажи за меня. Скажи, что ты его всем сердцем полюбишь".
     Энн ничего не сказала.
     Том тихо придвинулся к ней, ласково взял ее за подборо­док.
     --  Я уезжаю. Нанялся на  работу,  сто миль отсюда. Ты  будешь  обо мне
скучать?
     -- Да, -- сказали Энн и Сеси.
     -- Так можно поцеловать тебя на прощание?
     -- Да, -- : сказала Сеси, прежде чем кто-либо другой успел ответить.
     Он прижался губами к чужому рту. Дрожа, он поцеловал чужие губы.
     Энн сидела будто белое изваяние.
     -- Энн! -- воскликнула Сеси. -- Подними руки, обними его!
     Она сидела в лунном сиянии,  будто деревянная кукла. Он снова поцеловал
ее в губы.
     -- Я люблю тебя, -- шептала Сеси. -- Я здесь,  это меня ты увидел  в ее
глазах, меня, а я тебя люблю, хоть бы она тебя никогда не полюбила.
     Он отодвинулся и  сидел  рядом с Энн такой измученный, будто  перед тем
пробежал невесть сколько.
     -- Не понимаю, что это делается?.. Только сейчас...
     -- Да? -- спросила Сеси.
     --  Сейчас мне показалось...  --  Он  протер руками глаза.  -- Неважно.
Отвезти тебя домой?
     -- Пожалуйста, -- сказала Энн Лири.
     Он почмокал лошади, вяло  дернул  вожжи, и повозка  тронулась.  Шуршали
колеса,  шлепали  ремни,  катилась  се­ребристая повозка,  а  кругом  ранняя
весенняя ночь, всего  одиннадцать часов, -- и мимо скользят мерцающие поля и
луга, благоухающие клевером.
     И Сеси, глядя на поля,  на луга, думала: "Все  можно  отдать, ничего не
жалко,  чтобы  быть с ним  вместе  с  этой ночи и навсегда".  И она услышала
издали голоса своих родителей:  "Будь осторожна. Неужели  ты хочешь потерять
свою магическую силу? А  ты ее потеряешь, если  выйдешь  замуж  за  простого
смертного. Берегись. Ведь ты этого не хочешь?"
     "Да,  хочу, -- подумала Сеси.  -- Я даже этим  готова по­ступиться хоть
сейчас, если  только я  ему нужна.  И  не  надо  больше  метаться  по  свету
весенними вечерами, не  надо  все­ляться  в птиц, собак, кошек, лис  --  мне
нужно одно: быть с ним. Только с ним. Только с ним".
     Дорога под ними, шурша, бежала назад.
     -- Том, -- заговорила наконец Энн.
     --  Да? -- Он угрюмо смотрел  на дорогу, на лошадь,  на деревья, небо и
звезды.
     -- Если ты когда-нибудь, в будущем, попадешь в Грин-таун в Иллинойсе --
это несколько миль отсюда, -- можешь ты сделать мне одолжение?
     -- Возможно.
     --  Можешь  ты  там зайти  к  моей подруге?  --  Энн Лири  сказала  это
запинаясь, неуверенно.
     -- Зачем?
     -- Это  моя хорошая подруга... Я рассказывала ей про  тебя. Я  тебе дам
адрес. Минутку.
     Повозка  остановилась возле дома Энн, она достала из сумочки карандаш и
бумагу и, положив листок на колено, стала писать при свете луны.
     -- Вот. Разберешь?
     Он поглядел на листок и озадаченно кивнул.
     -- "Сеси Элиот. Тополевая  улица, 12, Грин-таун,  Илли­нойс", -- прочел
он.
     -- Зайдешь к ней как-нибудь? -- спросила Энн.
     -- Как-нибудь, -- ответил он.
     -- Обещаешь?
     -- Какое  отношение это имеет к нам? -- сердито  крикнул он. --  На что
мне бумажки, имена?
     Он скомкал листок и сунул бумажный шарик в карман.
     -- Пожалуйста, обещай! -- взмолилась Сеси.
     -- ...обещай... -- сказала Энн.
     -- Ладно-ладно, только не приставай! -- крикнул он.
     "Я  устала,  --  подумала Сеси.  -- Не могу  больше.  Пора  домой. Силы
кончаются.  У  меня всего  на несколько часов сил хватает, когда я ночью вот
так странствую... Но на прощание..."
     -- ...на прощание, -- сказала Энн. Она поцеловала Тома в губы.
     -- Это я тебя целую, -- сказала Сеси
     Том отодвинул от себя Энн  Лири и  поглядел на нее, заглянул ей в самую
душу.   Он   ничего  не  сказал,  но  лицо  его   медленно,  очень  медленно
разгладилось,  морщины  исчезли, каменные  губы  смягчились,  и он  еще  раз
пристально всмот­релся в озаренное луной лицо, белеющее перед ним.
     Потом  помог  ей  сойти с повозки и  быстро,  даже не сказав "спокойной
ночи", покатил прочь.
     Сеси отпустила Энн.
     Энн  Лири вскрикнула,  точно  вырвалась из плена, по­бежала  по светлой
дорожке к дому и захлопнула за собой дверь.
     Сеси чуть  помешкала. Глазами сверчка она посмотрела на ночной весенний
мир. Одну минутку, не больше, глядя  глазами лягушки, посидела в одиночестве
возле пруда. Гла­зами  ночной птицы глянула вниз  с высокого,  купающегося в
лунном свете вяза и увидела, как  гаснет свет в  двух  доми­ках -- ближнем и
другом, в миле оттуда. Она думала о себе, о всех своих, о своем редком даре,
о  том, что  ни  одна  девушка в их роду  не может выйти  замуж за человека,
живущего в этом большом мире за холмами.
     "Том. -- Ее душа, теряя силы, летела в ночной птице  под деревьями, над
темными  полями   дикой  горчицы.   --  Том,  ты  сохранил  листок?  Зайдешь
когда-нибудь,   как-нибудь  при   случае,  навестить  меня?   Узнаешь  меня?
Вглядишься в мое лицо и вспомнишь, где меня видел, почувствуешь, что лю­бишь
меня, как я люблю тебя -- всем сердцем и навсегда?"
     Она остановилась, а  кругом  --  прохладный ночной воз­дух, и  миллионы
миль до городов и людей, и далеко-далеко внизу фермы и поля, реки и холмы.
     Тихонько: "Том?"
     Том спал.  Была  уже  глубокая  ночь;  его  одежда аккуратно висела  на
стульях,  на спинке  кровати.  А возле его головы  на белой  подушке ладонью
кверху удобно покоилась рука,  и на  ладони лежал клочок бумаги  с  буквами.
Медленно-медленно  пальцы  согнулись  и  крепко  его  сжали.  И Том даже  не
шелохнулся, даже не заметил, когда черный дрозд на миг тихо и мягко прильнул
к  переливающемуся  лунными  бли­ками  окну,  бесшумно вспорхнул, замер -- и
полетел прочь, на восток, над спящей землей.
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского