-----------------------------------------------------------------------
"Собрание сочинений в четырех томах. Том первый".
М., "Молодая гвардия", 1973.
& spellcheck by HarryFan, 18 June 2001
-----------------------------------------------------------------------
Рассказ художника
Посвящается дочери Кате
Моя профессия заставляет меня разъезжать по всей стране. Я люблю
сходить ночью на маленьких лесных станциях, стоять на безлюдной платформе,
слушать отдаленные вздохи уходящего паровоза. Леса спят, и эхо гулко
катится по просекам, как в пустых коридорах.
Я люблю шагать по темному лесу и слушать его шорохи, сонные вскрики
птиц, попискивание куликов на близких озерах, потом шагать по мягкой
пыльной полевой дороге и видеть далекие огоньки на косогорах. Летом они
кажутся теплыми, осенью мерцают и дрожат на ветру. Тогда Орион всю ночь
горит над лесами в черных омутах глухих озер.
Обычно я поселяюсь на все лето до осени в деревне. Каждое утро встаю на
заре и целый день брожу по полянам и лугам.
Я испытываю волнение, когда сумерки застают меня вдали от деревни, на
покойных лесных озерах. Я вижу, как рождается ночь. Синий густой сумрак и
туман ползут из неподвижной чащи деревьев на воду, и озера засыпают. На
западе красноватый отблеск еще теплится, светится возле камышей, а с
востока быстро надвигается темнота. И в притаившейся студеной воде уже
плавают зеленые звезды. Становится сыро и очень тихо. Только иногда,
мелькнув мимо угасающей над лесом поздней зари, на озеро со свистом, с
плеском садится стая диких уток.
Я люблю проснуться на сеновале, где я обычно сплю, глубокой ночью,
почти перед самым рассветом. Мне зябко, я прислушиваюсь и чувствую - в
тишине кричат сверчки, к заре похолодало, щели в крыше полны лунного
света, и сквозь раскрытый чердак сильно тянет из сада росистой свежестью.
Облитый луной, он словно стынет в синем дыму.
Без всего этого, мне кажется, я не могу жить и летом всегда работаю в
деревне.
И вот однажды мне пришлось поехать не в деревню, а на юг, в санаторий,
отдыхать, на прекрасный юг с его жарой, декоративными пальмами и душными
бархатными ночами, где нет ни горького запаха кашии на полянах, ни
холодных лесных озер, в которых на закатах бьют хвостами пудовые щуки.
Здесь мне нравится и пленяет только море. Это удивительное зрелище.
Утром оно лиловое, гладкое как стекло, над ним подымается легкий парок;
днем оно ослепительно нежное, синее, вечером быстро темнеет, на горизонте
подолгу пылают огромные пожары и тают дымки пароходов, уходящих в этот
огненный закат.
Однако мне было скучно на юге, не хватало тут северных лесов, и был я
точно одинок без них. И никак не работалось.
Однажды утром я встал в плохом настроении. Вся палата была залита
горячим солнцем, слабый ветерок играл белой занавеской на балконе. Я долго
валялся в постели и смотрел на мольберт: вчера начал писать вечернее море.
Но этот этюд мне совсем не понравился в то утро, я закурил и подумал
сердито: "Надо уезжать, это безобразие!"
Вдруг я услышал будто шелест крыльев, и показалось: что-то черное
взъерошенным комом упало за тюлевой занавеской балкона.
Я удивился и вышел на балкон. На перилах сидела нахохлившаяся ворона и
одним глазом смело и внимательно поглядывала на меня. С какой целью она
прилетела сюда, было неизвестно. Внизу зеленел санаторный парк, пальмы и
кипарисы, за ними - море и пляж, усыпанный телами загорающих: везде был
солнечный простор.
- Ты зачем? - сказал я, но ворона ничуть не испугалась моего голоса,
взглянула любопытно другим глазом и, кивнув мне, произнесла, вроде
знакомясь; "Кла-ра!"
Тогда я усмехнулся, подошел ближе, ворона продолжала сидеть на перилах,
только опять нагнула голову; и я, протянув руку, погладил ее.
- Ишь ты! - сказал я. - Ты откуда?
"Кла-ра!" - несколько уже недовольно повторила ворона и нетерпеливо
тряхнула хвостом. Я засмеялся, указал на дверь и пригласил ее:
- А ну заходи ко мне, если ты не боишься.
Не успел я это сказать, как ворона спрыгнула с перил, отодвинула клювом
занавеску и вошла в комнату, стуча по паркету когтями. Я был окончательно
удивлен. Паркет оказался так гладко натерт, что ворона, спеша войти,
неожиданно поскользнулась, но сейчас же подперлась своим хвостом, как
палкой, снова пробормотала с неудовольствием: "Кла-ра!"
Я сразу догадался, что мне надо делать: быстро взял в ванной мыльницу,
сполоснул, поставил ее на пол, накрошил хлеба, потом налил туда молока.
Глядя на мои приготовления, ворона все с нетерпением трясла хвостом, а раз
довольно сердито стукнула клювом по мухе, которая села на пол рядом с
мыльницей.
- Ну ешь! - весело сказал я и при этом отошел в сторону, чтобы она не
стеснялась. Ворона подошла к мыльнице и стала так мотать в клюве хлеб, что
во все стороны полетели брызги молока.
- Как тебя звать? - спросил я.
"Кла-ра!" - ответила ворона с полным клювом хлеба и посмотрела на меня
презрительно, точно говоря: "Будто и не знаешь!"
- А, Клара! - обрадованно сказал я, но больше вопросов не задавал, сед
на стул и начал наблюдать.
Кончив есть, Клара немного подумала, почесала ногой голову и стала
ходить по комнате. Она увидела зеркало, радостно каркнула и прошлась возле
него туда и назад, как женщина, которая рассматривает себя. Потом она
заметила мой шлепанец возле тумбочки, подержала его в клюве и швырнула под
кровать. После этого с хозяйственным видом она оттащила мыльницу к дверям
балкона.
- Правильно, наводи порядок! - сказал я и засмеялся.
Клара покосилась в мою сторону и вдруг вспрыгнула мне на плечо. Я
замер, ожидая, что будет дальше. Клара повозилась на плече, тихонько
ущипнула мою шею и стала что-то шептать мне на ухо.
- Не понимаю, - сказал я растерянно и почувствовал, как она принялась
вытягивать за ремешок часы из моего кармана. Часы повисли, сверкая крышкой
на солнце. Клара с восторгом каркнула и вытянула голову к часам, будто
хотела послушать. Мне показалось: ее глаза блестели от любопытства.
Только тогда я понял, что Клара хотела. Я вспомнил рассказы о том, что
вороны, как и сороки, любят блестящие предметы. Я сконфузился и спрятал
часы в карман, чтобы она не обиделась. Тогда Клара вспрыгнула мне на
голову, потопталась, начала клювом перебирать мои волосы и, сделав
какую-то прическу, довольная, спрыгнула на пол, подошла к мыльнице и
оглянулась на меня.
"Кр-расота!" - каркнула она.
И я догадался, что она выклянчивала у меня мыльницу.
- Ну, Клара, - сказал я. - А как же я буду бриться?
Клара, наверное, обиделась и тут же заспешила, вышла на балкон. Я в
раздумье смотрел, как она летела над санаторным парком, мне было
непонятно, откуда здесь появилась эта ручная ворона. Никогда в жизни
ручных ворон я не встречал. Они всегда казались мне сердитыми и угрюмыми
птицами.
Перед завтраком я пошел на пляж, чтобы выкупаться в утреннем море. Я
лежал на теплом песке, слушал шелест волн, нежный звон гальки, которую
катала возле берега зеленая морская вода, и думал, что у нас на севере
Клара не стала бы такой ручной. Там было лесное раздолье, огромные поля,
там она гнездилась на осинах и березах. Как она попала на юг?
Внезапно я услышал рядом с собой разговор. Один из загорающих на пляже
говорил другому, чтобы тот не клал запонки и особенно часы на видном
месте, так как здесь, в санатории, появилась какая-то ужасная ворона. Она
все ворует, вчера на глазах стащила у соседа по столовой булавку от
галстука, которую он положил на подоконник.
- Здесь, говорят, дрессировщик в нашем санатории, слышали? - сказал он
и назвал мою палату.
- Да он давно уехал, - сказал другой.
И я догадался, каким образом появилась здесь, Клара.
А на следующий день утром опять послышался шорох крыльев на балконе, и
я, обрадованный, увидел, как, отодвинув занавеску, моя знакомая Клара
процокала по паркету в комнату и, как вчера, здороваясь, вежливо наклонила
голову, на всякий случай представилась вторично: "Кла-ра!" - и разрешила
себя погладить.
- Доброе утро! - сказал я приветливо. - Можете проходить и завтракать.
Вам все готово.
Я действительно Клару ожидал и все приготовил. Пока она завтракала, я
сед к мольберту и быстро набросал ее с особым удовольствием, потому что
она была жительницей северных лесов, по которым скучала моя душа.
А Клара кончила есть, взобралась на мое плечо и, пощелкивая клювом,
вкрадчиво зашептала что-то на ухо: или благодарила, или, как давеча,
выклянчивала мыльницу. Но тотчас заприметила мой рисунок, перебралась на
стул перед мольбертом, в удивлении вытянула шею и то одним глазом, то
другим принялась разглядывать. Вдруг перья ее взъерошились, она
рассерженно стукнула крылом по мольберту и неистово затрясла хвостом.
"Брр-рак! - заругалась она. - Др-рянь! Вр-ранье!.."
Я обиделся. Критика мне не понравилась.
- Почему? Нет, Клара, ты ничего не понимаешь!
"Др-рянь!" - продолжала ругаться Клара.
Она спрыгнула на пол и с серьезным видом зашагала к мыльнице, на ходу
восторженно произнесла: "Кр-расота!" - И поволокла мыльницу к балкону,
пятясь.
Я все понял: Клара воспринимала искусство по-своему. И не стал с ней
спорить, улыбнулся и сказал:
- Ну, Клара, ты права, и мыльница хороша, но все же ее оставь, я не
могу ходить небритым.
Когда Клара улетела, я целый час сидел перед мольбертом, так и сяк
смотрел на рисунок и, неудовлетворенный, чесал лоб и вздыхал: "Нет, надо
уезжать скорее на север, надо уезжать!"
Наша дружба с Кларой продолжалась. Мы привязались друг к другу, и, если
она запаздывала, не прилетала утром на завтрак, я скучал, мне чего-то
недоставало.
Однажды вечером разразилась сильная буря. Огромные волны неслись на
берег, с грохотом разбивались о скалы; казалось, стреляли орудия. Наш
санаторий, расположенный на скале, дрожал от этих залпов. Лил дождь. Весь
парк глухо шумел внизу. Над морем среди небесной тьмы скользили молнии. В
санаторном корпусе то там, то тут звенели разбитые стекла.
Я стоял около закрытых дверей балкона, наблюдал за разбушевавшимся
внизу морем и с тревогой вспоминал о Кларе при каждой вспышке молнии,
поеживаясь, представлял, как ей тяжело приходится сейчас. Только в
одиннадцатом часу я разобрал постель и неспокойно задремал под грохот
моря.
Сквозь дремоту мне послышалось, вроде почудилось невнятное постукивание
в дверь балкона, и, мгновенно подняв голову, я прислушался. Сначала мне
показалось, что это резкий дождь колотит по стеклам. Но стук уже яснее
повторился, громкий, требовательный стук. Я вскочил, бросился к двери и
торопливо открыл ее. Вместе с дождем и ветром в комнату, запутавшись в
занавеске, ворвалась Клара, мокрая, взъерошенная, злая. Она выпуталась из
занавески, оскользнулась на паркете и закричала: "Бур-ря!"
Я засмеялся от радости, стал гладить ее, намокшую, возбужденную,
успокаивать, но она была чрезвычайно сердита; видно, промерзла на дожде и
ветру и долго жаловалась и ворчала, ходя по углам. Наконец я лег, а Клара
сразу же села на спинку кровати, в моих ногах, нахохлясь, закрыла глаза и
среди ночи несколько раз вскрикивала спросонок при громе и блеске молний.
Утром я проснулся от какого-то шума в комнате. Оказывается, ко мне
вошла палатная сестра, и с ней увязался санаторный котенок. Увидев его,
Клара ревниво подскочила к нему и так долбанула клювом по голове, что
котенок с визгливым мявом, прижав уши, выкатился за дверь, едва не сбив с
ног сестру.
"Др-рянь! - ворчала Клара, видимо не любившая кошек. - Ка-акая
др-рянь!"
Я пожурил ее за невежливое поведение, однако Клара успокоилась лишь
тогда, когда подошла к блестящей мыльнице и победно прокаркала:
"Кр-расота!"
Через несколько дней я должен был уезжать. В тот день отъезда, как и
всегда, Клара позавтракала, потом с заискиванием выпрашивала мыльницу,
дружески пощипывая меня за ухо, а я грустно глядел на свои чемоданы - и
возникла мысль, не взять ли Клару с собой, но неизвестно было, как
все-таки довезу ее до Москвы. А Клара будто понимала, что я уезжаю, и была
особенно нежна со мной: после завтрака не хотела улетать и, вроде бы желая
сделать приятное, залезла мне на голову и перебирала мои волосы. Я первый
раз взял Клару в руки - у нее часто стучало сердце, - посадив на стол
перед собой.
- Прощай, Клара, - сказал я, - уезжаю...
"Гр-рустно! - сказала Клара. - Грустно!"
И ласково пожала клювом мой палец.
- Поедешь со мной? - спросил я растроганно. - А? Поедешь на север?
Клара молчала.
Я вздохнул, взял свой чемодан, затем вспомнил, раскрыл его и достал
мыльницу и старые запонки. Все это я оставил на балконе. Клара по-прежнему
молчала и не двигалась. Она сидела подле упакованного мольберта и смотрела
на меня черными умными глазами.
- Что ж, - сказал я, - ты понимаешь искусство односторонне. Возьми, это
твое.
И стал спускаться по лестнице в вестибюль. Клара - следом, прыгая через
ступени.
Около дверей вестибюля, жмурясь на солнце, зевал заспанный котенок, и
Клара так злобно повернулась в его сторону, что котенок, не дозевав, в
ужасе шарахнулся от нее и, как сумасшедший, шмыгнул в кусты пыльных
акаций.
Я последний раз погладил Клару и залез в автобус, и она села на пальму
и, пристально вглядываясь оттуда, кивала мне.
- Прощай, Клара, - сказал я, помахал рукой и отвернулся.
Потом многие пассажиры говорили мне, что Клара до ворот санатория
летела за автобусом и тоскливо кричала.
Last-modified: Tue, 19 Jun 2001 12:09:35 GMT
Полезные ссылки:
 Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
 Либмонстр - читай и публикуй!
 Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
|
