Андрей АНДРОНОВ
                                КАК  ОБЫЧНО

     Как обычно, я сидел и разглядывал паутину  в  углу.  Это  занятие  за
долгое время стало обычным и даже приятным. Постепенно тонкие  серые  нити
начали приобретать вес и  смысл,  закрывая  мир  непрозрачной  завесой.  И
наконец, когда он посерел и пыль веков тихо  легла  мне  на  плечи,  сзади
раздался знакомый голос.
     - Здорово, малыш!
     Я обернулся и окинул взглядом серый балахон, нечесаную белую  бороду,
сухие, крепкие руки, сжимающие посох, и такие живые, светлые глаза в  тени
косматых бровей и крючковатого носа.
     - А, Гэндальф... Входи, входи, вечная серость.
     - Язык твой - враг мой, - констатировал он, окончательно выбираясь из
стены и теряя обычную полупрозрачность. - Чаю не найдется?
     - С кексами? - как  язвительнее ответил я и с сожалением покинул
стул. - Чего нахлебников дома оставил?
     - Дались тебе эти гномы, злыдень, сам-то, в бытность твою...
     - Ладно, ладно... Пошли чай пить, -  прервал  я  его  и  двинулся  на
кухню. Он пошел за мной, ворча под нос: "Распустился... Щенок... Гномы ему
мешают... Что за инкарнация такая нервная?"
     - Сам такой,  -  ответил  я  оборачиваясь.  Не  тебе  мои  инкарнации
считать, понял? Щенок, а? А пришел тогда зачем? Распустился, да? Сам  меня
сюда запер, Грейсвандира на  тебя  нету,  издеваешься,  правильно  тебя  в
народе сереньким козликом кличут, не так еще надо, чтоб тебе Танелорна  не
видать, белого кролика в твою  шляпу  и  голубей  в  карманы,  чтоб  твоим
истинным именем улицу назвали, чтоб ты...
     - Спокойнее! Что ты орешь! Что ты взъелся?!
     - Ору? Я ору? Элриком на травке всю жизнь, ди Гризом по тюрьмам,  как
уголовник, Хокмуном булыжник на голове таскал,  Обероном  -  по  твоей  же
Дворкинской дури -  чуть  лапти  не  откинул,  хорошо,  инкарнаций  много,
Корумом всю жизнь калекой, думаешь, приятно?  А  Исаев,  Исаев,  это  что,
шутки твои дурацкие? Про слепую сам небось сочинил, юморист  доморощенный?
Тебе легко - ты сказал "свет" - и стал свет, а тут все своим горбом, своей
кровью, еще и помни все, как Эрикезе прямо какой-то! Был  бы  я  на  месте
того Барлога...
     - Ладно, ладно, оставим грустные темы! Чай будет?
     - Будет, будет, свинец ты б пил, будь моя воля.
     - Свинец - это  не  эстетично.  Аромат  не  тот,  да  и  вкус,  мягко
говоря... - начал было Гэндальф, размещаясь на  трехногом  табурете  между
столом и холодильником.
     - Тебе с лимоном или как обычно? - повернулся я к нему.
     - Как обычно, с лимоном, - зевнул  он  и  прикрыл  глаза.  Плечи  его
опустились, руки  неподвижно  легли  на  колени,  посох,  такой  одинокий,
прислоненный к стене под календарем... Капюшон  упал  на  плечи,  открывая
седые, сбившиеся волосы, изрезанный морщинами лоб... Я выронил  догоревшую
спичку и сунул руку под холодную воду.
     - Что, невеселая картина? - усмехнулся он, вновь открывая глаза. -  А
ты жалуешься. Грубый ты, Промя, грубый и  нервный.  И  меня  ни  черта  не
слушаешь, а надо. Надо...  -  он  опустил  голову  на  грудь,  затих...  Я
подождал, пока закипел чайник, залил заварку, накрыл  полотенцем  и  пошел
одеваться.
     Он  вошел  минут  через  десять  -  пятнадцать,  прихлебывая  чай  из
ободранной эмалированной кружки. На пороге он взмахнул рукой и  достал  из
воздуха свежий кекс.
     - Люблю мучное - пробормотал он с полным ртом.  -  Особенно  кексы  с
чаем.
     - Подержи-ка, - обернулся я к нему. Он двумя руками ухватился за дугу
лука, и кружка одиноко повисла в воздухе. Я натянул  тетиву  и  тронул  ее
пальцем. В воздухе медленно поплыла грустная нота.
     - А ты становишься романтиком, - вдруг заявил он, прихлебывая чай.
     - Сам такой, - огрызнулся я и меч привычной тяжестью лег на бедро.  -
Куда идем-то?
     - Ты там еще не был. Как обычно, -  ответил  он  и  допил  чай  одним
глотком. - Тебе понравиться. Прощаться будешь?
     - Она все равно не поверит. Опять,  -  усмехнулся  я.  -  Ты  же  сам
говорил - она везде. Так проще.
     - Хорошо... -  он  стал  ниже  ростом,  седые  космы  уступили  место
тонзуре, животик оттянул коричневую рясу.
     - Пойдем, - он взял меня за руку, и вересковое поле раскинулось перед
нами. Запах меда наполнил воздух, откуда-то донеслось тихое ржание.
     - Уэльс, - выдохнул я. - Мерлин, почему я?
     - Персиваль, мальчик, ну не мог же я отдать  Грааль  в  плохие  руки!
Идем, - он улыбнулся и у меня почему-то защемило сердце.
     Солнце клонилось к закату, и под багровым небом  лежали  синие  тени.
Впереди лежал долгий путь, мне - до Кавказа, ему - до креста, а здесь было
так хорошо...
     Мы шагнули в мягкий вереск.