Александр АМФИТЕАТРОВ
                                 ПОПУТЧИК
  - А позвольте спросить, милостивый государь: вы не статский советник?
  Я взглянул в темный угол вагона, откуда раздался этот неожиданный вопрос,
и узрел небольшого человечка, одетого в серое пальто. По близорукости и за
темнотою в вагоне, я не мог рассмотреть лицо серого господина, плотно
укутанное в кашне.
  - Нет, я не статский советник. А что?
  - Так. Едем мы с вами - наружность ваша показалась мне симпатичною -
захотелось завязать разговор: вот я и спросил.
  - Почему же именно о чине?
  - Потому что... да вы, действительно, не статский советник?
  - Помилуйте! Куда мне! - закоснелый титуляшка.
  - Ну, очень рад, так как - видите ли: я, как человек искренний, не желаю
никаких сближений со статскими советниками.
  - За что вы их невзлюбили?
  - За то, почтеннейший, что я сам статский советник - и вот уже
шестнадцать лет, как мои интересы столь радикально разошлись с интересами
моих собратий по сему чину, что, кроме взаимных огорчений, мы друг другу
ничего причинить не можем. Но оставим этот вопрос. Куда изволите ехать?
  - В Рымск.
  - А! Это далеко?
  - 240 верст от Москвы.
  - Гм... жаль, очень жаль...
  - Что вы сказали?
  - Нет-с, ничего, это я так...
  Мы помолчали. Странный собеседник мой беспокойно ерзал на месте, словно
хотел сказать что-то и не решался.
  - Молодой человек, а, молодой человек! - начал он наконец.
  - Что прикажете?
  - Повторяю вам: лицо ваше внушило мне с первого взгляда непреодолимую
симпатию, и... коль скоро вы не статский советник, я хотел бы оказать вам
услугу.
  - Очень благодарен.
  - Я дам вам чудесный совет, который продлит дни вашей жизни, сохранит вам
здоровье, спасет вас от опасности...
  - Какой же это совет? Не напиваться допьяна?
  - Нет: слезть с поезда на последней станции пред двести семнадцатой
верстой...
  - Вот тебе раз! Чего ради?! Слезать на совсем неподходящей станции!
  - Неподходящей, может быть, зато безопасной.
  - От чего?
  - От крушения, которому неминуемо подвергнется наш поезд на двести
семнадцатой версте.
  - Что-о-о!
  Господин в сером совершенно серьезно повторил свои слова.
  - Вы, конечно, шутите? - сказал я.
  - Ничуть. Я, знаете ли, не любил шуток и, когда был в ж... я хочу
сказать: когда находился на службе, а в настоящем моем грустном положении
совсем уже не до шуток. Крушение будет, непременно.
  - Откуда вы знаете?
  - На этот вопрос позвольте промолчать.
  Странные заявления моего собеседника сбили меня с панталыка: я
недоумевал, кто разговаривает со мной - мистификатор, сумасшедший или, чего
доброго, в самом деле какой-нибудь злоумышленник, подготовивший катастрофу
и, по странному капризу, задумавший исключить меня из числа своих жертв?
  - Что же? - прервал он молчание,- слезете?
  - Прежде, чем ответить, позвольте спросить: сами вы далеко ли едете?
  - Я? Аккуратно до двести семнадцатой версты.
  - Значит, вы не боитесь крушения?
  - Я ничего не боюсь.
  - Вот как! После этого вы просто железный человек.
  - Увы! Нет... Когда я был в ж... когда я находился на службе, я был
трусом из трусов, но теперь от всех земных перемен мне ни тепло, ни
холодно: я ведь, с позволения вашего сказать, покойник.
  - Брр... кккка-а-аккк?!?!?!..
  - Покойник-с, мертвец, если вам больше нравится, вообще нежить... Не
извольте стучать зубами: от этого, кроме порчи эмали, ничего не
получается,- а лучше выслушайте!
  Шестнадцать лет тому назад, в этот самый день, я ехал по казенной
надобности из города Сивоплюя в город Проходимск. Близ станции Ухорезовки я
вышел из вагона на тормоз покурить...
  Стою себе, чиркаю спичкой о стенку вагона... Как вдруг - свисток, другой,
третий,- и, прежде чем я успел сообразить, в чем дело, передний вагон
стремительно попятился ко мне всей своей махиной, чугунная балюстрада
тормоза перерезала мое тело аккуратно на две половинки, каждое полменя было
сплюснуто буферами в лепешку, далеко не отличавшуюся красотой форм, и, в
заключение, обе лепешки обратились под ударами колес, в тесто... что я
говорю: в тесто! - в муку, сударь, мельчайшую муку! Несмотря на быстроту
действий, все это было обработано необыкновенно чисто, и когда я
почувствовал себя духом, то не мог открыть среди обломков двух
столкнувшихся поездов ни кусочка моего бренного тела. От меня, как
говорится, только мокренько осталось. Пейзаж? А?
  - Очень... дддолжно быть... непр... противно! - пролепетал я.
  - И неприятно, и неопрятно. Вы совершенно правы, милостивый государь!
  Несколько дней я блуждал, в качестве духа, над земной поверхностью, но
вскоре, унаследованный от земного бытия, инстинкт подсказал мне, что надо
же и духу быть где-нибудь прописанным.
  Я скромен, милостивый государь, сознаю, что натворил при жизни много
вольных и невольных прегрешений, да если бы и ни одного не сотворил, то -
всякую поездку по железной дороге на том свете рассматривают, как попытку к
самоубийству, а за это не хвалят, и очень даже не хвалят!
  Поэтому я решил пристроиться прямо в ад. Но представьте себе ужас моего
положения, когда на воротах ада я прочитал следующую публикацию:
  Сим извещаются г-да покойники всех национальностей, возрастов и полов,
что, в виду, распространившегося между ними, за последнее время,
самозванства, отныне будут приниматься, как в рай, так и в ад, только души,
могущие документально доказать свою личность, или, по крайней мере,
представить голову и две трети своего тела для проверки примет по реестру.
  Душам, не удовлетворяющим означенным условиям, предоставляется витать до
скончания мира, без цели и приюта, в пустыне мира, со всеми такового
бродяжничества последствиями.
  Примечание. Отговорки утратою тела не принимаются, в силу того
соображения, что таковой утраты быть не может, ибо тело, как материя, не
исчезает из мира, но лишь принимает иные формы.
  Я только что сам был свидетелем, как моя материя из довольно приличного
статского советника превратилась сперва в две лепешки, а потом в порошок, и
не мог не согласиться с основательностью резона; но мне-то от того не легче
стало! Поди-ка, собирай этот порошок, муку, пудру, когда и место, где она
просыпалась, заровнено лопатами, засыпано песочком, заложено новыми
шпалами, щебнем! Целый год я мыкался, не знал, как быть? Наконец набрел на
счастливую идею:
  Черти требуют для удостоверения личности только две трети тела. Что, если
я, занимая у разных покойников, части тела из остающейся в их распоряжении
трети составлю себе новый показной корпус и представлю его на адское
рассмотрение? Сказано, сделано. Представил заявление, куда надо. Ответили:
практиковалось уже не раз и с успехом.
  Однако поставили условиями: 1) производить займы исключительно у лиц
одного со мной чина; 2) у погибших приблизительно при тех же условиях, как
я сам.
  С того времени я рыскаю по железным дорогам, выжидая катастрофы. Где
крушение, там и я, и, едва какой-нибудь статский советник слетит под
колеса, я к нему и смиренно предлагаю:
  - Не уступите ли, почтеннейший, несчастному собрату вашего желудочка? Вам
он все равно не нужен,- покойники не кушают,- а я бы вам хороший процент
дал.
  - И дают?
  - Какое! До того редко, что я озлобился, и теперь мои займы,- между нами
будь сказано,- почти всегда насильственные. Пока дух, после катастрофы,
стоит, ополоумевши, над телом,- бросишься, как коршун, урвешь, сколько
надо, и поминай, как звали! Вот - левая рука у меня от одного субъекта с
Николаевской дороги, обе ноги я подхватил, по случаю, на Кукуевке, живот
приобрел у какого-то штутс-рата за границей. Этаким манером я собрал себе
не только две трети, но даже целое тело.
  Не хватает теперь лишь главного органа... как вы уже вероятно заметили,-
головы!
  Попутчик мой снял шляпу, и тут я с ужасом увидел, что головы у него точно
не было, а шляпа, Бог весть, какими судьбами, держалась над пустым
пространством, замаскированным толстым шерстяным кашне.
  - Да-с, головы. Ну, в этом разе придется действовать прямо нахрапом.
Голова вещь важная, ее ни за какие проценты не займешь - разве уж на дурака
из дураков нарвешься... А, знаете ли? - с нами в поезде, в следующем
вагоне, едет один статский... ах, сколь хороша голова! - сытая, с плешкой
этакой, лицо крупичатое, бакенбарды русые... Вот бы! ах!
  Голос попутчика даже замер от восторга...
  - Сударь! Билет ваш пожалуйте! - раздался над моим ухом голос кондуктора.
Я проснулся... Ах, слава Богу, все это было только сон!
  На дворе был ясный день. Поезд с шумом и грохотом проходил двухсотую
версту. Я вышел на тормоз и увидел перед собой господина с необыкновенно
важной физиономией: бакенбарды, холеные щеки, все - точь-в-точь, как
описывало мне привидение.  было присягу принять, что господин этот -
статский советник накануне генеральства... Признаюсь, при виде его мое
сердце сжалось недобрым предчувствием.
  - 210... 211... 212... 213... 214... Батюшки!.. 215...
  Статский советник все стоял насупротив меня и курил.
  - И тот ведь тоже покурить вышел! - подумал я,- 216... А вдруг в самом
деле будет крушение?!.. Будет... не будет... будет... не будет... Ой,
будет! ей-Богу, будет!! Вот оно!!!
  И, при первом тревожном свистке, я, поручив свою душу небесам, спрыгнул с
поезда и полетел, вверх тормашками, под насыпь.
  - Говорил я вам! - донеслось до меня издали.
  С трудом поднявшись на ноги, я увидел в суете людей, толкавшихся у
соскочившего с рельсов поезда серую фигуру, как будто знакомую мне... В
руках у фигуры было что-то шарообразное...
  Со мной сделался обморок.
  
  С-Петербург.
  30 сентября 1886 г.
(с) Чудеса и Приключения N 8/93
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.06.2002 13:37