Аркадий Аверченко. Телеграфист Надькин


----------------------------------------------------------------------------
     "Наука и жизнь", э 3, 1965
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
     В  рассказе  "Телеграфист  Надькин"  талантливый  русский  юморист   А.
Аверченко   (1881-1925   гг.)   остро   высмеивает   апологетов    философии
эмпириокритицизма и сторонников  эгоцентрической  морали,  проповедовавшейся
такими писателями, как М. Арцыбашев, Ф. Сологуб, 3. Гиппиус.
     Рассказ был опубликован в сборнике А. Аверченко "О хороших, в сущности,
людях" в 1914 году. В советское время публикуется впервые.
     Публикацию подготовил С. Никоненко.


I 


     Солнце еще не припекало. Только грело.
     Его  лучи  еще  не  ласкали  жгучими  ласками,  подобно  жадным   рукам
любовницы; скорее нежная материнская ласка чувствовалась в  теплых  касаниях
нагретого воздуха.
     На  опушке  чахлого  леса,  раскинувшись  под   кустом   на   пригорке,
благодушествовали двое: бывший телеграфист Надькин  и  Неизвестный  человек,
профессия которого заключалась в продаже горожанам  колоссальных  миллионных
лесных участков в Ленкорани, на границе Персии. Так как для реализации этого
дела требовались сразу сотни тысяч, а у горожан были в  карманах,  банках  и
чулках лишь десятки и сотни рублей, то ни одна сделка до сих пор еще не была
заключена, кроме взятых Неизвестным  человеком  двугривенных  и  полтинников
заимообразно от лиц, ослепленных ленкоранскими миллионами.
     Поэтому Неизвестный человек всегда ходил в  сапогах,  подметки  которых
отваливались у носка,  как  челюсти  старых  развратников,  а  конец  пояса,
которым он перетягивал свой стан, облеченный в фантастический бешмет, - этот
конец делался все длиннее и  длиннее,  хлопая  даже  по  коленям  подвижного
Неизвестного человека.
     В противовес своему энергичному  приятелю  бывший  телеграфист  Надькин
выказывал себя человеком ленивым, малоподвижным, с определенной  склонностью
к философским размышлениям.
     Может  быть,  если  бы  он  учился,  из   него   вышел   бы   приличный
приват-доцент.
     А теперь хотя и он любил поговорить, но слов у него вообще не  хватало,
и он  этот  недостаток  восполнял  такой  страшной  жестикуляцией,  что  его
жилистые, грязные кулаки, кое-как прикрепленные к двум  вялым  рукам-плетям,
во время движения издавали даже свист, как камни, выпущенные из пращи.
     Грязная форменная тужурка, обтрепанная, с громадными вздутиями на тощих
коленях, брюки и фуражка с полуоторванным козырьком -  все  это,  как  пожар
Москве, служило украшением Надькину.


II 


     Сегодня, в ясный пасхальный день, друзья наслаждались к полном  объеме:
солнце грело, бока нежила светлая, весенняя, немного примятая травка,  а  на
разостланной газете были разложены и расставлены, не без  уклона  в  сторону
буржуазности, полдюжины крашеных яиц, жареная курица, с поларшина  свернутой
бубликом "малороссийской" колбасы, покривившийся от рахита кулич, увенчанный
сахарным розаном, и бутылка водки.
     Ели и пили  истово,  как  мастера  этого  дела.  Спешить  было  некуда;
отдаленный перезвон колоколов навевал на душу тихую задумчивость,  и,  кроме
того, оба чувствовали себя  по-праздничному,  так  как  голову  Неизвестного
человека украшала новая барашковая шапка, выменянная у ошалевшего горожанина
чуть ли не на сто десятин ленкоранского леса, а телеграфист Надькин  украсил
грудь букетом подснежников и, кроме того, еще с утра вымыл руки и лицо.
     Поэтому оба и были так умилительно-спокойны и неторопливы.
     Прекрасное должно быть величаво...
     Поели...
     Телеграфист Надькин перевернулся на спину,  подставил  солнечным  лучам
сразу сбежавшуюся в мелкие складки прищуренную физиономию и с негой в голосе
простонал:
     - Хо-ро-шо!
     - Это что, - мотнул головой Неизвестный  человек,  шлепая  ради  забавы
отклеившейся подметкой.  -  Разве  так  бывает  хорошо?  Вот  когда  я  свои
ленкоранские леса сплавлю, - вот  жизнь  пойдет.  Оба,  брат,  из  фрака  не
вылезем... На шампанское чихать будем. Впрочем, продавать не  все  нужно:  я
тебе оставлю весь участок, который на море, а себе возьму на большой дороге,
которая на Тавриз. Ба-альшие дела накрутим!
     - Спасибо, брат, - разнеженно поблагодарил Надькин. -  Я  тебе  тоже...
гм!.. Хочешь папироску?
     - Дело. Але-гоп!
     Неизвестный поймал брошенную ему папироску, лег около Надькина, и синий
дымок поплыл, сливаясь с синим небом...


III 


     - Хо-ррро-шо! Верно?
     - Да.
     - А я, брат, так вот лежу и думаю: что будет, если я помру?
     -  Что  будет?  -  хладнокровно  усмехнулся  Неизвестный   человек.   -
Землетрясение будет!.. Потоп! Скандал!.. Ничего не будет!!
     - Я тоже думаю, что ничего, - подтвердил Надькин. - Все тоже сейчас  же
должно исчезнуть: солнце, земной шар, пароходы разные - ничего не останется!
     Неизвестный человек поднялся на одном локте и тревожно спросил:
     - То есть... Как же это?
     - Да так. Пока, - я жив, все это для меня и нужно, а раз помру, на  кой
оно тогда черт!
     - Постой, брат, постой... Что это ты за такая  важная  птица,  что  раз
помрешь, так ничего и не нужно?
     Со всем простодушием настоящего эгоиста Надькин повернул голову к другу
и спросил:
     - А на что же оно тогда?
     - Да ведь другие-то останутся?!
     - Кто другие?
     -  Ну,  люди  разные...  Там,  скажем,  чиновники,  женщины,  министры,
лошади... Ведь им жить надо?
     - А на что?
     - "На что, на что"! Плевать им на тебя, что ты  Будут  себе  жить,
да и все.
     - Чудак! - усмехнулся	телеграфист Надькин, нисколько не обидясь.  -  Да
на что же им жить, раз меня уже нет?
     - Да что ж они, для тебя только и живут, что ли? - с горечью и обидой в
голосе вскричал продавец ленкоранских лесов.
     - А то как же? Вот чудак - больше им жить для чего же?
     - Ты это... серьезно?
     Злоба, досада на  наглость  и  развязность  Надькина  закипели  в  душе
Неизвестного. Он даже не мог подобрать слов, чтобы выразить свое возмущение,
кроме короткой мрачной фразы:
     - Вот сволочь!
     Надькин молчал.
     Сознание своей правоты ясно виднелось на лице его.


IV 


     - Вот нахал! Да что ж ты,  значит,  скажешь:  что  вот  сейчас  там,  в
Петербурге или в Москве, генералы разные, сенаторы, писатели, театры  -  все
это для тебя?
     - Для меня. Только их там сейчас никого нет. Ни генералов, ни  театров.
Не требуется.
     - А где же они? Где?!
     - Где? Нигде.
     - ?!! ?!!
     - А вот если я, скажем, собрался, в Петербург проехал,  -  все  бы  они
сразу и появились на своих местах. Приехал, значит,  Надькин,  и  все  сразу
оживилось: дома выскочили из земли, извозчики забегали,  дамочки,  генералы,
театры заиграли... А как уеду - опять ничего не будет. Все исчезнет.
     - Ах, подлец!.. Ну, и подлец же!.. Бить тебя за такие слова -  и  мало.
Станут ради тебя генералов, министров затруднять! Что ты за цаца такая?
     Тень задумчивости легла на лицо Надькина.
     - Я уже с детства об этом думаю: что ни до  меня  ничего  не  было,  ни
после меня ничего не будет... Зачем? Жил Надькин - все  было  для  Надькина.
Нет Надькина - ничего не надо.
     -  Так  почему  же  ты,  если  ты  такая  важная  персона,  не   король
какой-нибудь или князь?
     - А зачем? Должен быть порядок. И король нужен для меня и  князь.  Это,
брат, все предусмотрено.
     Тысяча мыслей терзала немного охмелевшую голову Неизвестного человека.
     - Что ж, по-твоему, - сказал он срывающимся от гнева голосом, -  сейчас
и города нашего нет, если ты из него вышел?
     - Конечно, нет.
     - А посмотри, вон колокольня... Откуда она взялась?
     - Ну, раз я на нее смотрю, она, конечно, и появляется. А раз  отвернусь
- зачем ей быть? Для чего?
     - Вот свинья! А вот ты  отвернись,  а  я  буду  смотреть  -  посмотрим,
исчезнет она или нет?
     - Незачем это, - холодно отвечал Надькин. - Разве  мне  не  все  равно,
будет тебе казаться эта колокольня или нет?
     Оба замолчали.


V 


     - Постой, постой! - вдруг горячо замахал руками Неизвестный человек.  -
А я, что ж, по-твоему,  если  умру...  Если  раньше  тебя,  тоже  все  тогда
исчезнет?
     - Зачем же ему исчезать, - удивился Надькин, -  раз  я  останусь  жить?
Если ты помрешь, - значит, помер просто, чтобы я это  чувствовал  и  чтоб  я
поплакал над тобой.
     И, встав с земли и стоя на коленях, спросил  ленкоранский  лесоторговец
сурово:
     - Значит, выходит, что и я только для тебя существую,  значит,  и  меня
нет, ежели ты на меня не смотришь?
     - Ты? - нерешительно промямлил Надькин.
     В душе его боролись два чувства: нежелание обидеть друга  и  стремление
продолжить до конца, сохранить всю стройность своей философской системы.
     Философская сторона победила.
     - Да! - твердо сказал Надькин. - Ты тоже. Может, ты и появился на  свет
для того, чтобы для меня достать кулич,  курицу  и  водку  и  составить  мне
компанию.
     Вскочил на ноги  ленкоранский  продавец...  Глаза  его  метали  молнии.
Хрипло вскричал:
     - Подлец ты, подлец, Надькин! Знать я тебя больше  не  хочу!!  Извольте
видеть,  мать  меня  на  что  рожала,  мучилась,  грудью  кормила,  а  потом
беспокоилась и страдала за меня?! Зачем? Для чего? С какой радости?.. Да для
того, видите ли, чтобы  я  компанию  составил  безработному  телеграфистишке
Надькину? А?! Для него я рос, учился, с ленкоранскими лесами дело  придумал,
у Гикина курицу и водку на счет лесов скомбинировал. Для тебя? Провались ты!
Не товарищ я тебе больше, чтоб тебе лопнуть!
     Нахлобучив шапку на самые брови и цепляясь полуоторванной  подметкой  о
кочки, стал спускаться Неизвестный человек с пригорка, направляясь к городу.
     А Надькин печально глядел ему вслед  и,  сдвинув  упрямо  брови,  думал
по-прежнему, как всегда он думал: "Спустится с пригорка, зайдет за перелесок
и исчезнет... Потому, раз он от меня ушел,  зачем  ему  существовать?  Какая
цель? Хо!"
     И сатанинская гордость расширила болезненное, хилое сердце  Надькина  и
освещала лицо его адским светом.