|
| Читальный зал: |
|
|
|
---------------------------------------------------------------
© Copyright Павел Амнуэль
Email: amnuel@netvision.net.il
Date: 17 Mar 2002
---------------------------------------------------------------
Они ушли в ночь. А может быть - в день? Что сейчас за тучами - солнце
или звезды? Мухин выпрямился во весь рост, посмотрел вверх, стараясь в
кромешной тьме воздушного дна увидеть нижнюю кромку облачного слоя. Он
увидел - не тучи, а корабли. "Паллада" и "Тиниус" уходили на запад, ныряя в
воздушных течениях. Снизу они казались пляшущими огоньками, блуждающими
звездами.
Пора и мне, подумал Мухин. А где остальные - Крюгер и Маневич? Ушли, не
видно их, не слышно. Пора и мне... Мухин повторил эти слова, будто хотел к
ним привыкнуть. Он не мог сдвинуться с места, потому что с каждой секундой
вливался в него новый мир ощущений, звуков, запахов. Ураган крепчал, ветер
давил сейчас с силой гидравлического пресса. Рядом неторопливо полз ручей -
это была расплавленная пемза, она втекала в трещины почвы и казалась
оранжевым деревом с длинной сетью отростков.
Мухин опустил в ручей палец - стало тепло, приятно. Тогда он погрузил в
лаву все свои четыре руки и, подталкивая тело ногами, спустился сам. Ручей
достигал Мухину до пояса, идти по его течению было легко. Мухин шел,
расплескивая лаву, светящиеся брызги летели во все стороны, он набирал их в
пригоршню и швырял вверх. Огоньки не падали, ветер подхватывал их, и они еще
долго светились в темноте, будто искры от костра.
Вдалеке - Мухин не видел, но угадывал своим локационным чутьем, -
вставали горы. Каменное крошево, перекатывающееся с места на место. Еще
километра четыре, подумал Мухин. Потом ручей свернет, придется остановиться
и подумать, как быть с ногами. Запросить у Шаповала программу перестройки.
На тренировках все было просто. Даже приятно и любопытно - управлять своим
телом. Здесь... Страшно? Да, наверно... Это может стоить жизни...
Мухин отогнал нелепые мысли. Сейчас - работа. От его, Мухина, успеха
зависят семнадцать жизней, а он увлекся, влез в ручей, как мальчишка, вместо
того, чтобы вызвать "Палладу", хмурого Годдарда, самоуверенного Шаповала.
"Паллада" уже в космосе, время связи.
Мухин сосредоточился, представил себе - он взмывает в воздух,
раздвигает его неподатливую толщу, и вот над ним звезды и огни "Паллады"...
Ощутил внутренний голос, понял - есть связь. И тихо, будто не выл ураган, не
шипела лава в ручье, не грохотали, перемалываясь, камни, сказал:
- Я Испытатель-два. Иду по трассе...
Годдарда не оставляло ощущение, что он забыл нечто важное. Он думал об
этом, пока "Паллада" пробивала атмосферу Венеры. Корабль шел с трудом,
внешне он напоминал батискаф, и Годдард казался себе капитаном дальнего
плавания - так и хотелось скомандовать: "Два румба влево, так держать!" Он и
готовился к этому - к испытаниям в глубинах Индийского океана. Все планы
спутала авария на "Стремительном". Экспедиционный планетолет с экипажем
потерял управление над полярной зоной Урана. Связь прервалась сразу, но
локаторы еще полчаса вели корабль, погружавшийся в липкую атмосферу
планеты-гиганта. Это было неделю назад - люди живы наверняка, хотя и
придавлены почти двукратным тяготением. Но спасти их невоз - ни один
корабль еще не пробивал до дна воздушный океан Урана, а там, на дне,
нещадные вихри, тепловые взрывы сделали бы поиск мукой, обреченной на
провал. И все же шесть дней назад Шаповал объявил: мы найдем корабль! Он,
Годдард, протестовал на заседании комитета, выступил в печати и в результате
проиграл. Возсть спасти "Стремительный" перевесила его доводы. Комитет
разрешил испытательный эксперимент на Венере и - что совсем плохо - его,
Годдарда, назначили начальником опыта. В Комитете ЮНЕСКО по рискованным
экспериментам не нашлось генетика опытнее Годдарда.
Авантюра все это. С начала и до конца. Работа Шаповала по УГС -
управляющим генетическим системам - конечно, великолепна, но когда Шаповал
объявил год назад, что переходит к опытам с людьми, Годдарда всего
передернуло, и это первое чувство отвращения к самой постановке задачи, к
той легкости, с которой относятся к работе Шаповал да и сами испытатели, -
это чувство осталось. Может быть, притупилось, ушло вглубь, но осталось.
Ах, какие возсти! - говорили о программируемых хромосомах. А он,
Годдард, сорок лет жизни отдавший молекулярной генетике, видел здесь прежде
всего проблему личности, проблему вовсе не генетическую. Мы научились (слава
Шаповалу!) менять человека так, что он способен выжить в любой среде - на
океанском дне, в огне пожара и в холоде космического пространства. Но
варьируется лишь оболочка, тело, внешняя форма. Главное - мозг - остается
прежним. И вот истинная проблема: что происходит с внутренним миром
испытателя, с его человеческой сущностью? Все очень сложно, работы хватит на
много лет, как некстати эта катастрофа на "Стремительном"! Как некстати вся
эта спешка!
Конечно, если учесть, что времени было в обрез, подготовили опыт
неплохо. Все правила соблюдены: группа следящих планеров, глубинные скафы
первой помощи, два планетолета, корректирующие взаимные действия. Сильная
медицинская лаборатория. Непрерывное моделирование ситуации на трассе.
Прогноз необходимых трансформаций. Контроль поведения испытателей. Но все
это - в космосе. А на Венере, на этой пылающей сковородке - только люди:
Мухин, Крюгер, Маневич.
Годдард поднял голову, посмотрел на своих сотрудников. Справа улыбается
своей вечной оптимистической улыбкой Александр Шаповал, он даже не смотрит
на приборы, уверен, что все три вариатора (слово-то какое придумал - не
люди, а вариаторы!) выйдут на связь. Слева Горелов, собранный, спокойный и
очень большой для микрокабин "Паллады". Тоже оптимист, мелькнуло в голове
Годдарда. Хотел работать у Шаповала, не выдержал тренировок и с тех пор
делает вид, что интересуется только пилотажем... Испытатели по вашей части,
мистер Годдард. Да, испытатели по его части, и если сегодня что-нибудь
случится в огненном котле Венеры, он, Годдард, будет настаивать, чтобы
спасательная на Уран вылетела без вариаторов. Он, Годдард, будет драться за
отмену экспериментов, чтобы и думать о них забыли. Надолго. На сто лет.
Где же связь? Три зеленые искорки на экранах слежения - все движутся.
Годдард почувствовал, что у него заныло под лопаткой: пятая минута, и ничего
не сделаешь, пока Мухин или Крюгер, или Маневич сами не позовут их. Кто
позовет первым? Маневич? У него бас, низкий, тягучий, как желе, медленно
вытекающее из банки. Крюгер - тот говорит взахлеб, его сообщения очень
эмоциональны, за него Годдард боится больше всего: не произошло бы срыва.
Проще всего с Мухиным. Проще уже потому, что УГС Мухина более совершенна.
Почти мгновенная адаптация, даже без вмешательства сознания. И характер у
Мухина ровнее. Он не сделает ничего нелогичного. И докладывает спокойно,
взвешивая слова. Кто из них заговорит первым?..
У Шаповала болели зубы. Боль была ноющей, Шаповал придерживал щеку
ладонью, вымученно улыбался. Хотелось встать, побегать по тесному коридору,
но слева насупился Годдард - мрачно смотрит на пульт, будто ждет, что
приборы сорвутся с мест. Такой уж у Годдарда характер: мрачно делать свое
дело и - сомневаться.
Сквозь боль пробилось воспоминание - Шаповал уговаривает комитет
назначить Годдарда не наблюдателем ЮНЕСКО, а начальником опыта. "Послушайте,
неужели вы хотите погубить и эксперимент на Венере, и спасательную к Урану -
ведь Годдард против вариаторов!" "Конечно, против, но покажите мне дело,
которое Годдард не довел до конца". Он не умеет выбирать темы, ему всегда
попадаются гиблые идеи вроде скрещивания пресмыкающихся Земли, Марса и
Каллисто. Нет у него научной интуиции. Божьей искры, как говорят. Но зато -
бульдожья хватка. После Годдарда любая проблема кажется исчерпанной.
Классическая школа Эспозито: аспирантуру Годдард проходил в Риме и четыре
года изучал генетику какого-то забытого южноамериканского млекопитающего.
Лавры его диссертация не стяжала, но терпению Годдард обучился. На всю
жизнь. И пусть он против вариаторов - с ним надежнее, чем с этими
энтузиастами, которые в критический момент свалят на него, Шаповала, всю
ответственность.
Шаповал считал себя профаном в организационных вопросах. "Я ученый, а
не организатор", - говорил он с некоторой гордостью. Шаповал занимался
наукой, готовил программы для УГС, тренировал испытателей и даже не очень
настаивал на вынесении эксперимента в космос: знал, что не подоспело время,
нет подходящей конъюнктуры и большинство в комитете будет против. Очень
кстати этот инцидент на Уране! Жизненная необходимость естественно решила
множество вопросов: и проведение контрольного опыта на Венере, и подготовку
спасательной к Урану, где условия работы будут неизмеримо сложнее.
Нужно спасать людей - и получила путевку в жизнь целая область
биологии: биотоковая генетика человека. Идея-то была старой - волевое
приспособление организма к любой среде. Лаборатория Шаповала создала
управляемые гены, подчиняющиеся биотокам мозга, и эти "пустые", без бита
информации, молекулы стали фундаментом открытия.
Опыты на животных. Мышь не понимала, что с ней происходит. Она видела
кусок колбасы, у нее текла слюна, мышь хотела есть, хотела настолько, что
отождествляла себя с этим куском - жирным, с тонкой кожурой. И становилась
им. Мышь меняла форму, цвет и минуту-две спустя становилась похожей на
невероятный гибрид: полумышь-полуколбаса. Наконец, до ее мышиного сознания
доходило, что происходит нечто странное, инстинкт страха делал свое дело -
мышь возвращалась к прежнему естественному состоянию.
Потом Шаповал учил обезьян дышать в хлорной атмосфере. Это было трудно,
он погубил десятки животных, отчаялся, бросил эксперимент и сел за теорию, а
в это время очередная обезьяна поняла, что ей хочется жить даже если это
невоз. И начала дышать хлором. Повинуясь мощному инстинкту жизни, УГС
изменила химизм дыхательного процесса.
В последнем цикле опытов Шаповал учил животных усваивать энергию в
любой форме: от солнца и от печки, от тепла внутренних химических процессов
и от ближайшего электрического трансформатора. Мыши-вариаторы теперь и
смотреть не хотели на колбасу, нежились на солнце и бросались на электроды.
И только тогда, уже в зените славы, Шаповал опубликовал свою первую
: "Направленный биотоковый мутагенез с управляемыми генетическими
системами (УГС)". Выступил по европейскому стерео и скромно объявил, что
намерен заняться мутационной генетикой человека. Есть желающие?..
Толчок двигателей изменил орбиту "Паллады" - корабль завис в пятистах
километрах над трассой. Зубы заныли еще сильнее, и Шаповал, морщась,
проглотил таблетку. Вряд ли это поможет: боль чисто нервная и прекратится,
как только спадет напряжение эксперимента. Все в порядке. Вот-вот выйдут на
связь вариаторы, он, Шаповал, скажет, улыбаясь, и не будет чувствовать боли:
- Вам должно быть хорошо сейчас...
Крюгер лежал ничком, распластав свое большое, покрытое корообразной
чешуей тело. Ему было плохо. Маневич видел, насколько силен приступ
ативазии, но ничем не мог помочь. Эрно Крюгер - человек воли, он должен сам
побороть слабость.
Ативазия поражает не тело, а психику. Хочется к морю, плескаться в
волнах, вдыхать дым походного костра, и ужас берет, когда видишь свои
обрубки-руки, чешую вместо коричневой от летнего загара кожи, мощную
выпирающую грудь. Возникают непроизвольные движения. Кажется, вот-вот грубые
клешни вопьются в горло, сомкнутся в неистовой злобе. Накопившись, эти
ощущения могут привести к психическому срыву, и результат опыта целиком
зависит от воли испытателя.
Шаповал, к которому Маневич обратился за инструкцией, так и
посоветовал: переждать. "Как только Крюгер очнется, - добавил он, -
немедленно выполните команды внешних изменений".
Крюгер перевернулся на спину, две пары рук подогнулись, резко
подбросили корпус вверх.
- Плохо, - сказал он. - Отсидеться. Ветер. Мешает сосредоточиться.
Сверлит. Не тело. Решето...
- Не двигайся, - приказал Маневич. - Я поищу какую-нибудь берлогу.
Крепкие когти легко вспарывали пористый слой туфа. Маневич старался не
думать о том, какие у него сейчас руки. Они не способны держать карандаш,
нажимать на клавиши вычислителя. Годятся лишь для того, чтобы рыть землю,
бросать тяжелые камни. Жесткие панцирные пластинки на ладонях, которые
Маневич отрастил по указанию Шаповала, удобны, но до жути непривычны, не
сразу и сообразишь, как с ними управляться. Руки сами по себе, мозг сам по
себе. Хоть вызывай "Палладу" и задавай риторический вопрос: скажите, что
произойдет, если я согну эту штуку в локте?..
Маневичу показалось, что он нашел то, что искал. Прохлада исходила из
глубины ноздреватого грунта. Когти лязгнули по твердой поверхности камня.
Камень был угловатым и тяжелым. Маневич с трудом перевернул его,
подталкивая ногами. Открылось овальное отверстие, грязно-коричневым фонтаном
ударили серные пары. Маневич крикнул, пещера отозвалась гулким эхом.
Неглубоко, подумал Маневич. Хорошее укрытие. Инструкция не позволяла
забираться в пещеры, откуда затруднена связь с кораблем, и Маневич вызвал
Годдарда. Ответа он ждать не стал. Некогда. Крюгер должен отдохнуть. Все
переговоры, вопросы и указания - потом.
Ход, сужаясь, круто вел вниз. Сверху сыпались мелкие камни. Маневич
медленно полз, упираясь в стены лаза обеими парами рук. Ход изогнулся
уступом, внизу, изрезанная огненными трещинами, текла подземная река
расплавленной пемзы.
Придется возвращаться, подумал Маневич. Здесь опасно. Шаповал сейчас
просчитывает варианты на машине, он выдаст надежные инструкции. Но сверху
навалился всей тяжестью Крюгер, и оба, потеряв опору, кубарем скатились
вниз.
Маневич уложил друга на берегу ручья, и тот сразу забылся. Нижняя
гигантская губа слегка отвисла, обнажив беззубые десны.
Тепло лавового потока освещало пещеру мерцающим инфракрасным сиянием.
Корообразные наросты на стенах напоминали извивающихся змей, готовых
броситься, ужалить, если кто-нибудь неосторожным возгласом нарушит их
каменную неподвижность. В видимом диапазоне ручей почти не светился, и
абсолютный мрак нарушался лишь редкими вспышками в глубине пещеры, далеко по
течению ручья.
Маневич услышал тяжелый всплеск, поскользнулся и едва не упал. То, что
он увидел, заставило его в страхе прижаться к шершавой поверхности скалы и
инстинктивно выставить перед собой острые стальные когти сильных рук.
- Еще пять минут, - сказал Годдард, - и я посажу планеры.
Связи не было полчаса. Крюгер и Маневич замолчали неожиданно, посреди
сеанса. Сигнал не исчез, но стал слабым, будто проходил сквозь метры плотной
породы. Мухин передавал, что у него все отлично, передавал изменить маршрут,
пойти к товарищам. Годдард сухо сказал: "Выполняйте свою программу". Мухин
отключился, и с тех пор посылал только сигналы "порядка", не выходя на
звуковую передачу. Обиделся, подумал Шаповал, и эта чисто человеческая
реакция Мухина доставила ему больше удовольствия, чем все предыдущие
сообщения - бодрые, но не слишком эмоциональные.
- Четыре минуты, - объявил Годдард. - Готовы программы захвата?
- На выдаче, - буркнул Шаповал.
"Тиниус" был уже на низкой орбите, готовый корректировать посадку
планеров. Шаповал морщился, ерзал в кресле, но молчал. Здесь командовал не
он - Годдард решал, как вести и когда прервать опыт, и от этого решения не
только судьба "Стремительного" со всем экипажем, но, в конечном счете,
будущее целой науки. Шаповал не побоялся бы даже сказать - будущее
человечества. Обязанности Шаповала на "Палладе" определены четко: связь с
испытателями, прогнозирование их поведения и трансформаций, выдача указаний.
В сложных условиях испытания вариаторы, особенно Маневич с Крюгером, не
обладавшие совершенными мухинскими УГС, не сразу могли разобраться, с чего
начинать перестройку тел, что изменять в первую очередь, как выдержать
нужные пропорции, какой облик наиболее целесообразен в конкретной ситуации.
Все это решал Шаповал. Сейчас ему ничего не оставалось, как слушать эфир,
грохот, треск, выуживать далекие голоса. Отсиживаются, успокаивал он себя.
Ничто внешнее не помешает Крюгеру с Маневичем дойти до цели. Да и цель-то:
пройти сто пять километров заданного маршрута, пройти и выжить. На Уране
будет труднее - место посадки "Стремительного" известно с точности до ста
километров, и весь этот район вариаторам придется прочесывать без надежды на
помощь извне. К отлету на Уран готовятся пятеро - гордость Шаповала,
отличные ребята. Что может помешать им?
Не хватит внутренних сил? Организм, раздираемый самым жестоким
противоречием - произвольная оболочка, принципиально новые ощущения - и
психика обыкновенного человека. Мозг обретает новые функции, он вынужден
реагировать на радиацию. Он получает способность вести мысленную
радиопередачу. Может оценивать температуру с точностью до десятой доли
градуса. Непривычные сигналы поступают в мозг нарастающей лавиной.
Тренировка тренировкой, но психика может и не выдержать напряжения.
Ативазия, чертова ативазия! Только не это, недавняя картина на полигоне:
Маневич катается по траве, на глазах меняет облик, мелькают руки - сколько
их? Десять, сто? Крик. Рычание...
Шаповал дергает головой. Кабина планетолета подпрыгивает, рядом Горелов
монотонно бормочет в микрофон. Годдард смотрит на часы: сейчас все
закончится.
Серая мгла на экранах надвинулась, заклубилась - планеры вошли в
тропосферу. И тут Шаповал понял: что-то изменилось. Он не сразу осознал - из
динамиков, перекрывая рев урагана, неслась песня. Старая песня моряков,
любимая песня Крюгера:
Вдали сияет Южный Крест,
И пена за кормой...
Крюгер даже не пел, а кричал слова - радостно, почти в экстазе.
"Тиниус" давал пеленг, и Горелов вел планеры к поверхности.
- Переходим на низкую орбиту, - сказал Годдард. - Нельзя допустить
опасности для людей там, на Венере.
Ну, для них опасность невелика, усмехнулся Шаповал. А вот мы разобьемся
в этом хаосе. И Бог с вами, Годдард. Сейчас и разбиться, когда внизу
все хорошо, все в порядке. Крюгер допоет свою песню и ответит, и тогда он,
Шаповал, скажет, наконец, свою давно заготовленную фразу:
- Вам должно быть хорошо там, друзья!
Маневич готовился к бою. Тремя руками он вцепился в шершавую стену
пещеры, четвертую протянул вперед, наспех выращивая на ее конце длинную
иглу. Воздух был перенасыщен парами. Он густел, отваливался клочьями, будто
птицы падали с потолка, окунаясь с шипением в податливую огненную жижу. Но
то, что наползало снизу, не было воздухом - плоское существо, тяжело ухавшее
на ходу, передвигавшееся толчками едва различимых коротких ножек, - продукт
адской эволюции, сплющенный сотнями атмосфер и градусов.
Маневич оттолкнулся от стены, свалился на колыхавшуюся спину
венерианского животного, вонзил к нее когти, издал победный клич и ужаснулся
эху, которое обрушилось на него со всех сторон. Оно же не видело нас, вдруг
сообразил Маневич. Оно просто шло своей дорогой. Стыдно... Он подумал, что
раньше не стал бы нападать первым даже при смертельной опасности.
От жгучей боли животное стало похоже на измятый грубыми руками бумажный
лист. Оно что-то шептало, бормотало невнятно, и Маневич попытался повторить
этот свист-шепот. Но его гортань не была приспособлена для слишком высоких
звуков, и Маневич заставил горло сузиться. Стало труднее дышать, углекислый
газ проходил теперь через слишком узкое отверстие и не успевал разлагаться.
Маневич подумал, что может задохнуться. Он вообразил, что у него две
гортани, и ощутил, как послушно напряглись мышцы шеи. Повинуясь приказу
мозга, программируемые хромосомы выработали управляющий сигнал. Распались
клетки, образуя новые соединения. Пришло томление перестройки, когда новые
ощущения не полностью усваиваются сознанием и кажется, что внешний мир
погружается в зыбкую дымку.
Ощущение слабости исчезло быстро. Теперь у Маневича было две гортани, и
он смог ответить этому существу, которое корчилось у стены. Он свистнул в
том же диапазоне и погладил ругера (Маневич не знал, откуда всплыло в его
сознании это слово, но он тут же окрестил им первое живое существо на
Венере), и тот затих, и лежал теперь спокойно, слившись с поверхностью
пещеры. Из серой тьмы приблизились такие же существа, Маневич ощутил их
крики и с удовлетворением подумал, что он не одинок здесь и будет кому
прийти на помощь, если...
Он не додумал этой мысли. Здесь, у уступа лежал человек. Такой же, как
он. С Земли. Они шли вместе. А теперь его нет. Он был болен и отдыхал.
Крюгер.
Крюгер!
Маневич крикнул это имя в мыслях и голосом, не получил ответа и ринулся
вверх по узкому лазу. Навстречу бил ураган, будто струя газов из дюз ракеты.
Там, наверху, буря. Ветер, способный измельчить гору, скорость его иногда
превышает скорость звука в этой сверхплотной и сверхгорячей атмосфере.
Маневич карабкался, инстинктивно цепляясь за стены лаза укорачивавшимися
руками, а воля была собрана в комок - он думал только о том, что на
поверхность должен выкатиться шаром, защищенным от любого урагана, тайфуна,
смерча и прочей напасти. Опять пришла слабость, но теперь Маневич не мог
поддаться ей, переждать, пока мозг освоится с новой оболочкой.
Лаз расширился настолько, что Маневич перестал чувствовать опору. Он
рванулся, собрав всю накопленную в мышцах энергию, и вылетел наружу.
Крюгера он увидел сразу. Эрно держался за глыбу, которая медленно
выворачивалась из земли. Крюгер пел. У него было совершенно ошалевшее от
радости лицо, волосы клоками сбились на лоб и метались по ветру. "Уродство",
- подумал Маневич и оборвал себя. Эрно становится человеком. Какое это
невероятное напряжение - преодолеть сопротивление организма, пытающегося
сохранить оптимальные формы...
Уже исчезла у Крюгера вторая пара рук. Тонкие пальцы скользили по
поверхности камня, срываясь, раздираясь в кровь...
Оцепенение прошло. Маневич закричал. Он кричал дико, изображая ужас
перед не существовавшей опасностью. Он представлял, как лавина сжиженного
металла обрушивается из-за скал, он борется, но металл слишком горяч, кипит,
плавит все, испаряет. Нет сил сопротивляться, одна надежда - Крюгер. Где
этот чертов Крюгер, почему не поможет отодвинуть гору?.. Уходит сознание.
Эксперимент... "Стремительный"...
Его волокли куда-то по наклонному ходу. Еще не перестав изображать
страдание, Маневич ощутил огромный прилив радости. Жив! Крюгер бесформенной
глыбой копошился рядом, в нем не было уже ничего человеческого, все
целесообразно и остроумно - вот ведь какие шары для ползания себе отрастил,
чертяка! А поодаль - вприпрыжку, ползком, вперевалку - суетились ругеры.
Крюгер беспокойно замахал шарами-конечностями, и Маневич сказал:
- Это же ругеры...
Крюгер понял. Он опустился на землю, присосался к стене, отдыхал.
Маневич подумал о Шаповале и полез наверх.
- Ты что? - спросил Крюгер.
- Связь, - коротко объяснил Маневич. Он выполз на поверхность, и сразу
два голоса забились в сознании, перебивая друг друга. Маневич не слушал, что
они говорят, он настроил мозг на передачу и сказал громко, а ветер разнес
его слова, отразив от скал, камней, лавы, урагана и самого неба:
- Нам очень хорошо сейчас, Шаповал...
Мухин размечтался. Он прошел больше половины пути, времени было
достаточно. Ему, в общем, повезло: горную цепь он миновал по руслу лавового
ручья. Он шел, по шею погрузившись в поток, течение подталкивало его в
спину, медленно качало из стороны в сторону. Иногда он ложился на
поверхность лавы, шевелил ногами, ловил пузыри газа и плыл, плыл - как плот
по реке. После недавнего урагана атмосфера была густой, пыльной, видно было
плохо, что в оптике, что в инфрасвете, и Мухин ориентировался больше на
слух. Слышно было многое: тихий шелест песчаной струи, стекавшей с близкой
вершины, мягкие всплески лопавшихся в лаве пузырьков, скрип камней о дно
потока и где-то впереди - монотонный гул. Ручей доходил до уступа и срывался
на несколько метров вниз. Там, должно быть, растекалось густеющее озерцо, в
котором не так горячо, как здесь. Лава текла медленно. Мухин не торопился.
Лежал, думал.
Дышать легко, углекислота приятно щекочет горло, и запах кажется не
таким прогорклым, как в начале, - есть в нем своеобразный аромат. Тело
совершенно, и чего бы ни захотел Мухин, управляющие гены поддержат его.
Захочу - и стану волком. А захочу - камнем лежачим. Конечно, если случится
то, что с Крюгером... На Венере Шаповал успеет принять меры, поднять на
борт, а если приступ начнется у ребят там, на Уране... Ативазия. Мухин
услышал это слово год назад. Он был последним в группе. Все уже
тренировались, а Мухин проходил комиссии. Ему казалось, что он неизлечимо
болен, - его изучали раз десять, и Шаповал удрученно качал головой. А потом
Мухин случайно узнал: дело было не в нем, а в его матери. Крюгер был
сиротой, отец Маневича - известный астрофизик, открывший коллапсар в системе
Проциона, - не возражал против выбора сына. С Мухиным было хуже. Мать и
слышать не хотела о вариаторах, страшилась всего, связанного с Шаповалом.
Бог знает что наговорили ей об испытателях. И будто они, раз изменившись,
больше не вернутся к человеческому облику, и будто у них атрофируются лучшие
стремления, и так далее и тому подобное. В общем - жертвы науки... Мать
верила, и Шаповал медлил. Потом она согласилась. Что Шаповал сказал ей,
Мухин не знал, но она перестала возражать.
Мухин легко перенес операцию и к тренировкам приступил позже всех.
- Вы будете самым совершенным среди вариаторов, - сказал ему Шаповал. -
Ваша УГС-2 рассчитана на максимальную автономию. Отсюда - меньше
сознательных усилий при перестройке, больше времени для исследований.
Мухин увлекся теорией, написал несколько статей о возстях
модифицированных УГС. Сделал сообщение о работе в комитете ЮНЕСКО. Годдард
сидел тогда в первом ряду и смотрел то ли с сожалением, то ли с каким-то
скрытым упреком.
- Вы надеетесь создать информационно идеальное существо, - сказал тогда
Годдард недружелюбно. - Идеально динамичное, идеально устойчивое, идеально
долговечное. А нужно создавать идеально счастливое...
До чего он ортодоксален, подумал Мухин. Годдард просто стар для того,
чтобы понять: человек полностью использовал силу своего духа. Мысль может
все - создавать шедевры живописи и проекты изумительных по легкости
конструкций. системой упражнений развить фантазию и предвидеть будущие
открытия. И при этом не иметь никакой власти над собой. Заболела нога - иди
к врачу. Хочешь на морское дно - надевай акваплав. Пробежал марафонскую
дистанцию - лежи, высунув язык, и думай о несовершенстве тела... Идея
Шаповала в этом смысле гениальна, и Мухину невероятно повезло, что выбрали
его.
Для тренировок приспособили полигон химического комбината, и Мухин
гулял несколько суток по не очень уютной камере, дышал то хлором, то серой,
то парами свинца. Перестраиваться нужно было в считанные минуты, Шаповал с
каждым днем все чаще менял атмосферу, и Мухин едва успевал фиксировать свои
ощущения. Выйдя из камеры, он удивил Шаповала, поморщившись и заявив, что у
них тут неприятно пахнет. И как они выдерживают?
- Очень свежо, - сказал Шаповал. - Видите, гроза?
Мухин видел. И вспоминал. В хлорной атмосфере дышалось легче.
Приходилось перекачивать через легкие огромное количество воздуха, и каждая
его молекула неуловимо пахла чем-то с детства знакомым: парным молоком (до
смерти отца Мухины жили в деревне) или очень свежим хлебом, когда он еще
горяч и корка хрустит на зубах...
Качественно мозг не менялся, но Мухин стал понимать, что недавние
увлечения его больше не трогают. Он и теперь слушал Моцарта, смотрел картины
Врубеля, стучал на старом отцовском пианино, но хотел большего. В Моцарте
ему недоставало свежести гармоний, не хватало прозрачности. Врубель писал
слишком уж прямолинейно, будто школьник на уроке композиции. А пианино
издавало столько фальшивых обертонов, что Мухин приходил в отчаяние.
Попробовал писать музыку сам, но был, как ему казалось, бездарен. Один лишь
Шаповал слушал его опусы без содрогания, а Мишка Орлов, один из ребят,
которые ждут сейчас на Луне-главной старта к Урану, как-то сказал:
- Неплохо, но ты слишком торопишься. Хочешь рассказать в музыке о том,
чего и сам еще не понимаешь. Мы, вариаторы, испытываем совершенно новые
ощущения, и мозг должен не только привыкнуть к ним, нужно еще придумать
символы для этих ощущений. А ты пытаешься все свести к обычным звукам...
Ручей сделал резкий поворот, и Мухина прибило к берегу. Он вылез на
рыхлую почву, лег, положив под голову верхнюю пару рук. В небе что-то
неуловимо изменилось. Будто дуновение пронеслось под кромкой туч.
Закружилось тихим звоном, рассыпалось у ног Мухина.
Из блеклой жижи облаков вынырнули легкие прозрачные полотнища. Мухин
понял: они вообще не видны в оптике, отражают далекий инфрасвет, что-то
рядом с радиоволнами. Я должен увидеть, подумал Мухин, и тело послушно
отозвалось, горы погрузились в дымку, а ручей запылал, освещая своим теплом
полнеба. Полотнища высветились ярко, будто вспыхнула бумага и загорелась,
съеживаясь и потрескивая. Яркие листы легко планировали к земле и снова
взмывали под облака, распрямлялись в тонкий блин и сморщивались,
отталкиваясь от воздушных уплотнений.
"Могу ли я, - подумал Мухин, - вот так же, в воздух?.. Отращу крылья,
прилечу к Палладе, уцеплюсь за антенну и скажу: "Здравствуйте, Шаповал!
Добро пожаловать на нашу планету"... Трасса, - вспомнил Мухин, - дойти до
отметки, закончить эксперимент, чтобы немедленно стартовала спасательная к
Урану, - дорог каждый час. А потом - хоть на край света, хоть птицей, хоть
гадом ползучим. Доказать, что Венера - бурная, горячая, живая от центра до
заоблачной пустоты, - эта планета - наша"...
Птицы-листы, смяв хоровод, унеслись вверх. Они летели к западу, строй
их изгибался волнистой линией, а тела теряли прозрачность, впитывая горячую
воздушную волну, набирясь сил, чтобы взмыть высоко за тучи, в космос.
Мухин пошел вперед, Ориентир был перед ним - далекий пик, который еще
не успели разрушить ураганы, не источили лавовые потоки. Оттуда и полечу,
подумал Мухин. Он шел и смотрел вокруг, чувствуя себя хозяином на этой
планете, зная, что работы здесь хватит на сотни лет: узнать все, что таят
недра, перегородить лавовые реки, построить воздушно-приливные
энергостанции, разгладить складки коры для земных планетолетов. Возвести
города. И пойти к центру. Это прекрасная планета - Венера, дом, где он
хозяин.
А над восточным горизонтом поднялись в воздух первые столбы пыли -
предшественники землетрясения. Первые пузыри вырвались из лавы, лопнули с
шипящим треском. И первые подрагивания коры заставили камни с берегов с
клокочущим всплеском упасть в ручей...
- Любуйтесь, товарищи топографы, - сказал Маневич.
Пик Лассаля - конечная точка маршрута - воткнулся в тучи своей
скрюченной вершиной, он был совсем рядом: два с небольшим километра. Два
бесконечных километра, потому что путь оказался перерезан отвесной трещиной.
Край ее уступом нависал над сотнями метров пустоты. Площадка, на которую
выкатились Маневич с Крюгером, дрожала от внутренних напряжений. Пропасть
тянулась далеко в обе стороны, у горизонта края ее были приподняты
рефракцией, и казалось, эта угрюмая дыра тянется в самое небо, чтобы и там
раскинуться пурпурным провалом.
- Восемьсот сорок метров глубины. Тридцать два - в ширину. Температура
повышается с глубиной до тысячи восьмисот. Давление - до двухсот атмосфер...
Крюгер скрипучим голосом выдал эта данные и замолчал. Он молчал от
самой пещеры. Эмоциональный срыв. После приступа ативазии ожидать и не
такого. Шаповал посоветовал уменьшить количество внешних рецепторов, чтобы
ограничить сигналы, идущие в мозг, и уменьшить напряжение. С каждым
километром тело Крюгера все больше становилось похоже на шар. В конце концов
с "Паллады" поступила программа: поместить мозг в центр и растворить
конечности. Теперь Крюгер стал просто гладким шаром, почти без нервных
окончаний, и шар этот равнодушно катился вслед за Маневичем.
С трещиной локаторы сплоховали. А может быть, Шаповал намеренно скрыл
эту деталь эксперимента - с него станется: на Уране, мол, через несколько
дней ребятам будет потруднее. Маневич настроился на связь, сообщил о
препятствии.
Шаповал о трещине уже знал. Локаторы планеров недооценили ее ширины,
определили ее в несколько метров, да и теперь дают столько же. На экране
видны и Крюгер с Маневичем, и трещина эта. Тридцать два метра, говорите?
Шаповал помолчал и сказал:
- Ищите обход. Даю час. Если не найдете, снимем с трассы.
Маневич отлично представлял, какое сейчас у Шаповала лицо. Прекратить
эксперимент хочет, конечно, Годдард. Ему нет дела до вариаторов, да и
спасение "Стремительного", в конечном счете, не его забота. Закончить
благополучно этот опыт, который ему навязали против воли. Годдард может
приказать, и Шаповал не имеет права не подчиниться.
- Ищу обход, - сказал Маневич.
Он не думал искать обход. Сейчас мог помешать только Крюгер, но в
крайнем случае Эрно он перенесет сам. Над трещиной зона повышенного
давления. Атмосфер на пять - выдавливающая сила довольно велика. Не нужно
счетных машин "Паллады", чтобы подсчитать это. И не нужно счетных машин,
чтобы понять: если получится сейчас, то на Уране в его почти жидкой
атмосфере ребята смогут парить, как птицы. Отлично. Сосредоточиться.
Маневич "растворил" свои руки. Впервые он действовал сегодня без
подсказки, и сомнение в том, правильно ли он ведет вариацию, на какое-то
мгновение мелькнуло в сознании. Но УГС безупречно повиновались командам, и
Маневич легкими толчками заставил мозг переместиться в глубь тела. Появилось
и быстро исчезло неприятное режущее ищущение - будто острые ножи входили в
каждую клеточку, отделяя ее от других. Маневич создавал в себе воздушные
каналы и чувствовал, как земля уходит вниз, как все легче становится тело, -
он стал похож на пористый губчатый шар, готовый при малейшем толчке
покатиться, высоко подпрыгивая.
- Я вернусь, - передал он Крюгеру и, примерившись, оттолкнулся.
Открылась бездна - в ней бурлила, кипела базальтовая жижа, тянуло
раскаленным воздухом, жар проникал в поры незащищенного тела, обжигал мозг,
и Маневич усилием воли прогнал боль. Тренировки сказались: он все рассчитал
верно. Восходящий поток поддерживал его над трещиной. Воздух оказался
пропитан парами радиоактивных элементов, и Маневич рванулся вперед, подобно
реактивному снаряду. Он скорее почувствовал, чем увидел, как удаляется
берег, услышал беспокойный возглас Шаповала - локаторы, конечно, раскрыли
его маневр.
Радиоактивная пыль по многочисленным воздушным каналам проникла к
мозгу, и Маневич забеспокоился - будет не так просто изгнать из организма
эту разлагающуюся отравленную массу. Он с силой выбросил из пор струю
воздуха, его легко толкнуло вперед, а потом он неожиданно почувствовал под
собой пустоту и начал планировать к центру трещины. Маневич подумал, что
вышел из восходящего потока, и еще раз рванулся. Падение продолжалось - он
уже видел на одном уровне с собой край пропасти.
Маневич тонул и понимал, что никто не сумеет прийти на помощь - ни
планеры-разведчики, ни Крюгер, серым равнодушным шаром перекатывающийся там,
наверху.
Стенки трещины отливали бирюзой необычайно тонкого оттенка, и воздушные
потоки с вкраплениями пыли будто рисовали на них темными тонами рельефные
непонятные картины.
Гулко ухнуло внизу, полетели камни, Маневич отмечал: тысяча двести,
тысяча триста, тысяча четыреста градусов... Восемьсот, восемьсот двадцать,
восемьсот сорок рентген в секунду... Давление не возрастало, и Маневич
падал. Он увеличил площадь тела, стал похож на плоский лист с утолщением в
центре - мозг приходилось защищать многими слоями жаропрочной органики, и
теперь именно мозг, перевешивая подъемную силу, тянул вниз. Острые иголки
впились в каждую клетку - радиация превысила защитный предел. Все, подумал
Маневич, и забарахтался, отчаянно, изо всех уходивших сил.
До дня оставалось метров пятьдесят, когда падение прекратилось и
Маневич неподвижно повис над лавой, поддерживаемый новым восходящим потоком.
Теперь это уже не имело значения, только продлевало боль, потому что поток
нес огромное количество радиоактивной пыли.
Не вышло, подумал Маневич и ускользающим сознанием успел отметить
пикирующие сверху раскаленные камни...
Разведчик прошел на малой высоте и показал в рыжих клочьях помех
бурлящее бесформенное месиво. Маневич не отзывался, а Крюгер меланхолично
сообщил, что Испытатель-три перелетает на другой край трещины и скоро
вернется. Может быть, именно это неуместное спокойствие, а может, весь
изматывающий ритм перехода и сильнейшая зубная боль доконали Шаповала. Он
кричал на Крюгера за нарушение инструкций, кричал на Годдарда, потому что
тот молча следил за полетом планеров. И кричал на себя. Это ведь он,
Шаповал, заявил, что вариаторы смогут отыскать "Стремительный",
самонадеянный осел, это он, воспользовавшись случаем, потребовал провести
эксперимент на Венере, а потом ушел в кусты, решил руководить за чужой
спиной, свалить все на Годдарда и ЮНЕСКО, и теперь он, Шаповал, ответит,
если Маневича не спасут. И это на его, Шаповала, совести останется гибель
людей на "Стремительном". Комитет запретит работы - и поделом! И вообще он,
Шаповал, ни при чем, потому что маршрут выбирали специалисты, и кто подсунул
ему испытателей, для которых не существует дисциплина?!
Годдард молчал, морщился и опускал планеры все ниже. На пятнистом
инфралучевом экране он видел край трещины и Крюгера - Годдард знал, что этот
шар и есть сейчас Крюгер. Планеры начало трясти, и Годдард разделил
управление. Горелов повел одну машину над трещиной, то и дело зависая и
прощупывая кипящие недра, а второй планер Годдард попытался опустить рядом с
Крюгером.
- Скорее, - торопил над ухом Шаповал.
Годдард, не оборачиваясь, сказал: "Молчать"! - и Шаповал притих.
Годдард затылком ощущал его прерывистое дыхание.
В трех метрах от поверхности он выпустил манипуляторы и спросил
Крюгера: готов ли он к поднятию на борт?
Крюгер промолчал. Годдарду показалось, что он и не слышал вопроса.
- Приказываю на борт! - сказал Годдард, нисколько не уверенный в
действенности своих слов. Боковым зрением он видел, как второй планер,
клюнув носом, зарылся в горячий воздушный поток, как вспухли на экране
скалы. Машину швырнуло к трещине, и Горелов отдал команду на вывод резерва.
А ведь я ничего не сделаю с Крюгером, подумал Годдард. Никакие мои
приказы не помогут, потому что внизу хозяева - испытатели. Найти Маневича!
Годдард только сейчас подумал, что может и не найти его. Опускать аппарат в
трещину - верная гибель, нужно выводить тяжелый скаф, а он малоподвижен. И
похоже, что Крюгер не захочет возвращаться без товарища.
Годдард выдвинул захваты, но планер все время сносило, лишь в какое-то
мгновение машина прошла точно над Крюгером, автоматика сработала, и
Испытатель-один закачался в сетях манипуляторов.
- Возврат! - сказал Годдард, передал планер операторам с "Тиниуса" и
повернулся к экрану Горелова. С Крюгером все. Через несколько минут он будет
на борту. Шок, депрессия, что угодно, но он жив.
Горелов ухитрился посадить свой планер на небольшой уступ, нависший над
трещиной. По дрожанию изображения чувствовалось, что уступ вот-вот сорвется.
- Скаф! - сказал Годдард.
Исследовательский аппарат был прочен и мал. В лучшем случае они могли
увидеть Маневича, связаться с ним. Скаф взметнулся в воздух, описал дугу и
покатился вниз, пружиня и подпрыгивая на неровностях стенок. На обзорных
экранах что-то наметилось в глубине. Множество темных дисков. Они всплывали,
как пузыри газа, неторопливо, по прихотливой ломаной линии. И прежде, чем
Годдард успел понять, Шаповал крикнул:
- Третий!
Диски вынесли к поверхности желеобразное пористое тело, оно мерно
колыхалось, и каждое его движение отдавалось свистом и стуком в ушах
Годдарда. Горелов повел планер вдоль кромки пропасти, не выпуская Маневича
из поля зрения локаторов. Он успел вовремя. Едва диски оказались в радиусе
захвата, вскинулись щупальца, натянулась сеть, диски бросились врассыпную,
но два из них барахтались в захватах, а тело Маневича неподвижно легло на
дно сети.
- Вверх! - нервно выкрикнул Шаповал. - Маневич ответит за своеволие!
Шаповал в своем репертуаре, подумал Годдард. Опасность миновала, и он
уже распоряжается. До следующего ЧП. А ведь они все-таки дошли: Маневич и
Крюгер. И живы. Может быть, для большего спокойствия снять с трассы и
Мухина?
Годдард потянулся к микрофону, и в это время с "Тиниуса" сообщили:
- Планер второй замолчал. Мухина не вижу. В диапазоне связи пусто.
Годдард встал, предчувствуя, что все только начинается. Тихо ойкнул
Шаповал, а из брюха "Тиниуса" вывалился последний резервный планер.
К концу вторых суток поисков у них не осталось машин. Когда экран
вспыхнул сиреневым светом взрыва и в рубке после двухдневного рева бури
стало тихо, Годдард потерял сознание. Бессонница, напряжение. Мухина нет.
Мощный подземный выброс разметал в пыль весь район, горный кряж за какие-то
секунды превратился в низину, куда с шипением обрушивались миллионы
кубометров лавы. Озеро быстро наполнялось. Только одно и оставалось сделать
в память о Мухине - назвать новое недолговечное озеро его именем.
Годдард был без сознания мгновение - никто не заметил его слабости. Он
заставил успокоиться дрожащие руки и отдал приказ, который по всем нормам
должен был прозвучать еще сутки назад:
- Курс к Земле!
Он немного поел, не отходя от пульта, и слабость отступила.
Неторопливо, тщательно подбирая слова, Годдард заполнил бортовой журнал. Он
с трудом добрался до страницы "Выводы руководителя".
Выводы.
Годдард встал и, шатаясь, пошел из рубки. Не хочу я делать выводы,
думал он. Кто я такой, чтобы делать выводы? Начальник опыта? Сидел в удобном
кресле и глядел, как выкладываются люди, как готовы они поступиться всем
ради идеи, которую он, Годдард, не понимал и теперь не понимает.
Всемогущество. Но вот всемогущий из всемогущих - мечтательный краснолицый
Мухин, - где он?
А я должен решать. Судьбу вариаторов и всей нарождающейся науки -
мутационной генетики. И судьбу со "Стремительного", которых теперь, без
шаповаловских ребят, наверняка не успеют найти. И все же, если по совести, я
должен написать: "Нет". Думать нужно не о тех семнадцати, что ждут помощи на
Уране. Нужно думать о будущем. Запретить все это. Человеку - человеческое.
Годдард вошел в медотсек и увидел Шаповала. Тот был бледен, щеки его
ввалились.
- Летим к Земле, - сказал Годдард. Он хотел добавить, что потерян
последний планер, что нет смысла идти к Венере-верхней, искусственному
спутнику на высокой орбите. Он промолчал, потому что лицо Шаповала
неожиданно исказилось.
- Вы уверены, что искать бесполезно? - тихо спросил Маневич, и Годдард
только теперь увидел обоих испытателей. Они лежали на диагностических
кроватях, как личинки в коконах, видны были только лица и руки. Лица как
лица. Часы испытаний не изменили их. Лишь теперь Годдард подумал, что
открытие Шаповала действительно великолепно. Любой другой человек после
всего, что выпало Крюгеру с Маневичем, был бы похож на монумент Кощею
Бессмертному.
- Нам нечем искать, - признался Годдард. - Нет планеров.
- Это Венера, - просто сказал Маневич.
Будто гордится, подумал Годдард. Будто Венера - его родина и прожил он
здесь не сутки, а всю жизнь, и рад, что планета оправдала надежды.
- Скажите, Годдард, - Маневич медлил, подбирая слова, - там, на
"Стремительном"... Для них все кончено?
- Как ваша голова, Маневич? - спросил Годдард.
- Вы о радиации? Я не излучаю, можете подойти ближе.
- А что хромосомные пробы?
- Спросите Александра, - сухо сказал Маневич. - Вижу, ваше решение
твердо.
- Да, сказал Годдард. - Я решил.
Будто мое решение что-то значит, подумал он. Придется драться, чтобы
выгородить Шаповала и чтобы не докучали вопросами Крюгеру, иначе может
повториться припадок. Анализировать видеограммы с планеров и доказывать, что
предел выживаемости у людей оказался выше, чем у техники. Вот только
Мухин... Как ни парадоксально, он стал жертвой собственного совершенства.
Эти двое ни на минуту не теряли контроля над собой, а Мухин расслабился.
Излишнее ощущение силы вредно, оно рождает самоуспокоенность.
- Идемте в рубку, - сказал Годдард Шаповалу. - Нужно подписать протокол
эксперимента и связаться с Землей.
Они вышли в коридор.
- А ведь его мать не соглашалась, - тихо сказал Шаповал, и Годдард
обернулся с неприятным ощущением: ему показалось, что Александр сейчас
заплачет.
Черт бы тебя побрал, с ожесточением подумал Годдард. Ах, управляемые
гены. Ах, Шаповал. Все знаю, все могу. Погиб человек - и ты уже готов.
Казнишь себя и других, клянешься, что никогда не станешь заниматься
экспериментом. Исследователь божьей милостью...
- Она говорила: сын не кролик, - Шаповал не думал идти в рубку, и
Годдард остановился. Пусть выговорится.
- И знаете, я убедил ее... Вы помните Игоря? Внешность... не очень.
Никакого успеха у женщин. Мать мечтает: сын женится, пойдут внуки... Я ей
сказал, что УГС изменит внешность, и станет Игорь Аполлоном. Так и сказал.
Куда Аполлону с его стабильными генами! В общем, так оно и есть, но... Это
был нечестный ход, Годдард. Я затащил его и дал нестандартную УГС, и послал
одного, и...
- Идите, - буркнул Годдард.
Он шагал следом за Шаповалом и пытался вспомнить. Что-то ускользнуло,
то же, что и раньше, когда испытатели только вышли на трассу. Он читал
когда-то. Люди идут, они не знают, что ждет впереди, но идти нужно, и они
идут. А потом?
Они ввалились в рубку, и Шаповал стоя начал читать бортжурнал.
Если бы Мухин дошел, подумал Годдард, Шаповал бегал бы сейчас по
коридорам, кричал "ура", давил всех своей эрудицией, и это было бы очень
плохо. Ему полностью доверили бы спасательную к Урану, и кто знает, скольких
людей он погубил бы тогда. Пусть сидит на Земле и изучает ругеров - плоских
тварей, вытащивших Маневича из трещины.
Шаповал уронил бортжурнал.
- Почему вы такой добрый, Годдард? - сказал он угрюмо.
- Журнал содержит объективную информацию, - объяснил Годдард. - То, что
я думаю о вашей выдержке, к делу не относится.
Он решил высказаться до конца.
- Надеюсь, что спасательная пройдет без вашего участия.
- Спасательная? - Шаповал отлично понял, но изображал недоумение.
А ведь чего доброго, мы поменяемся ролями, подумал Годдард. Александр
начнет требовать запрещения работ. С него станется.
- Разрешите, - сказал Годдард. Поднял журнал и вписал на страницу
"Выводы":
"Первое. Считать доказанной возсть существования человеческого
организма в состоянии направленного биотокового мутагенеза при условиях
экваториального пояса планеты Венера. Ввиду чрезвычайности обстоятельств
считаю возможным разрешить участие вариаторов в поисках планетолета
"Стремительный".
Второе. В дальнейших экспериментах считаю необходимым усилить группу
сейсмического прогнозирования. Цель - предупреждение о возможных подвижках.
Третье. Усилить группу испытателей специалистами по планетографии.
Цель..."
Годдард обернулся - Шаповала в рубке не было. Он подписался, вызвал по
селектору обоих пилотов, запросил у "Тиниуса" скорректированные курсовые,
связался с медотсеком: "Как у вас?" Ответил Маневич:
- Думаем... У Эрно разыгралась фантазия. Говорит, что мы и сами
доберемся до Урана. Только скорость мала - на "Стремительном" заждутся. Но
открытый космос - разве это проблема?
- Без самодеятельности, - устало сказал Годдард. - На Уране обойдутся
без вас. Ваша работа - на Венере.
Он услышал шумный вздох и отключил селектор. Он вспомнил. "Ночной
полет" - так называлась эта повесть. И люди там не шли, а летели на
старинных скрипящих и чавкающих бензином аэропланах, летели в ночь, в грозу,
и зарницы плясали на крыльях машин. А дома их ждали жены. И на земле кто-то
решал: запретить или нет?
Годдарду показалось, что он только сейчас пришел в себя, будто все эти
дни прошли в тщетных попытках вспомнить, и больше не было ничего: ни
бесцветного месива туч, ни яростной болтанки в тропосфере, ни коротких минут
прямой связи, ни грохота вулканов на месте гибели Мухина. Ничего не было,
кроме старой повести, и он, Годдард, участвовал в ней, что-то запрещал, на
что-то указывал, будто это имело значение. Маневич уйдет в космос, пешком
пойдет к Венере, а то и к Солнцу. И Крюгер не побоится ативазии, да и что
это такое - ативазия? Нужно усилить психическую подготовку. Нужно заново
продумать УГС-2, сделать ее менее автономной. Нужно... Годдард усмехнулся.
Он еще не был убежден, что это действительно нужно. Но не отступишь. Шаповал
рассудил правильно - Годдард доведет дело до конца.
Маневич строил планы. Они разбегались, как круги на воде, убегали
далеко в будущее и там теряли четкость, расплывались. В центре была Венера.
Ее небо, ярко светящееся жаркими лучами. Ее дрожащая от вечных внутренних
напряжений поверхность. Великан, который не знает, к чему приложить свою
нерастраченную энергию. Может обратить в прах любую постройку и может дать
силу звездолетам. Нужно приказать ему, и он, Маневич, сделает это. Он и
Крюгер, и другие, кто пойдет с ними.
Маневич лежал спеленутый на диагностической кровати, думал, вспоминал,
сравнивал, мечтал. Нужно развить в себе чувство сейсмической опасности.
Что-нибудь вроде инфразвуковой локации. Это первое, чем он займется, когда
вернутся с Урана ребята.
Нет, подумал Маневич. Сначала - Мухин. Пойти к его матери. Маневич не
знал, что скажет. Вероятно - ничего. Будет сидеть и молчать, и напротив него
еще не старая женщина будет смотреть в стол, теребить края скатерти (в доме
Мухиных все очень старомодно), и ничего ей не объяснишь, потому что никакое
объяснение не облегчит ее горя...
Маневич услышал шаги и открыл глаза. Вошел Годдард, смотрел исподлобья,
молчал. Красные веки, лицо серое, сутулая спина. Досталось старику, подумал
Маневич.
- Скажите, Сергей, - Годдард заговорил тихо, и Маневичу сначала
показалось, что он слышит не слова, а мысли. - Скажите, что сделали бы вы...
Стресс, смертельная опасность. С вами нечто похожее было... И вдруг УГС
жестко фиксирует информацию. Вы не сможете больше стать человеком. Остаетесь
этакой скользкой тварью, и ваш мир - сотня атмосфер, тысяча градусов,
углекислота и энергетический паек. И нет больше Земли... Так, между прочим,
могло произойти с Мухиным... Понимаете?
Самый важный для него вопрос, подумал Маневич. Может быть, он и полет к
Урану разрешил не только из-за "Стремительного", но чтобы понять: люди мы
или нет?
- Люди, - сказал Маневич. - Люди до конца. Мозг, мысли, чувства те же.
Где-то тоньше, где-то грубее. Не сразу разбираешься в обстановке. Не
находишь определения новым ощущениям. Срываешься. Два дня назад я едва не
убил - без причины, просто испугался. Трудно прожить жизнь в оболочке
зверя... Не знаю. Главное - не оболочка. Если нас будут тысячи, если мы
построим на Венере города, дойдем до самых ее недр, приручим все живое...
Понимаете, Годдард, будет смысл в нашей жизни здесь... Будем жить.
- Смысл, - повторил Годдард.
Маневичу почудился в этом слове оттенок иронии, но ее не было. Годдард
решал для себя важную задачу, не находил решения и мучился.
- Хочу верить, - сказал он, - что это так, но... Необычные ощущения
заставят мозг и реагировать необычно. Психика не может остаться неизменной,
когда меняется все... Десятки тысяч лет человек был человеком...
- И остался. Право, Годдард, мы люди. Если где-то на планетах Капеллы
вы встретите жуткое бесформенное страшилище и будете говорить с ним о
структуре жизни, о красоте заката, о строении протона, о звездоплавании и
последней пьесе Денисова... Пусть ваши мнения не совпадают, точки зрения
полярны, он не знает Денисова и приводит в пример какого-то местного гения,
но вы говорите с ним о природе, которая везде едина. Как вы назовете такое
существо?
Годдард молчал.
- Человеком, Годдард, человеком! Вот ведь, по-моему, в чем дело. Вы
думаете о человеке и представляете себе его тело - Аполлона, Венеру...
Старого Шестова с его шишкообразным черепом. Мухина с его неуклюжей походкой
и красным лицом. Шаповала с его самоуверенной физиономией. А дело не в этом.
Старик Шестов создал единую теорию поля. Воспитал сотни учеников. Посадил в
лужу тысячи научных противников. Пил коньяк, рыбачил, лазил в горы и был
человеком, Годдард! А потом, за месяц до смерти, услышав об открытии
Шаповала, попросил: запишите в вариаторы. Ему всего своего было мало. Смысл
жизни для него заключался в том, чтобы знать как больше, побывать
везде и во всех обличьях, ощутить мир, как часть себя. А для меня? А дня
Эрно? Для вас, Годдард?
Маневич закрыл глаза. Бог с ним, с Годдардом. Поймет. В каждую клеточку
свинцом вливалась усталость. После тренировок Маневич всегда лежал вот так
же и слушал, как засыпают клетки, как тепло идет от ног к голове...
Годдард, потоптавшись у двери, пошел в рубку - на связь с Землей.
Спасательная к Урану уже стартовала, и он хотел прослушать сводку о полете.
Его качало от усталости, и он боялся, что свалится и захрапит.
...Маневич сидел на краешке стабилизатора и смотрел на Солнце. Корабль
двигался по инерции, казался неживой рыбиной. Маневич оттолкнулся и поплыл
рядом, подставляя Солнцу то спину, то голову. Свет во сне казался теплым и
вкусным и звал к себе. Маневич сосредоточился и стал парусом. Колючки света
впились в его тело и бились, и толкали, он ощущал каждый квант, каждый
невидимый лучик. Ловил их и швырял обратно. Он резвился и плавал на
солнечных волнах, нырял в корабельную тень и, задыхаясь от недостатка
энергии, всплывал на колючую поверхность звездного океана. Солнечный ветер
нес его, покачивая и разгоняя. Они летели втроем: он, Крюгер и Мухин.
Пролетели мимо больших планет, ежились от прикосновений аммиачных туч
Юпитера, ловили приветственные сигналы от ребят, исследующих Уран.
По-хозяйски осматривали свой новый мир. Видели непочатый край работы и,
обернувшись к зеленой искорке-Земле, кричали людям:
- Идите с нами!
И слышали в ответ едва уловимый плеск радиоволн:
- Вам должно быть хорошо сейчас..
Last-modified: Sun, 17 Mar 2002 06:18:10 GMT
AMNUEL/trassa.txt
Полезные ссылки:
 Крупнейшая электронная библиотека Беларуси
 Либмонстр - читай и публикуй!
 Любовь по-белорусски (знакомства в Минске, Гомеле и других городах РБ)
|
|
|
|
